Лебедь Птица, которая благодаря грациозной шее и чистому белому оперенью стала символом благородной чистоты. В древнегреческой легенде Зевс в подобии лебедя искушал доверчивую Леду. В Древней Греции лебедь связан с Аполлоном, он присутствует при рождении бога, несет его

Александр Теущаков

В Белом лебеде.

Получив по приговору суда пятнадцать лет особого режима, Сергей Крутов сначала был отправлен во Владимирскую тюрьму для отбытия первых пяти лет. Тяжелая статья и систематические нарушения режима: играл в карты, переговаривался с другими камерами через решетку, на прогулке кинулся на охранника, оскорбившего сокамерников и другие нарушения – все это крайне усугубляло его пребывание в централе и уменьшало шансы на спокойную отсидку первой пятилетки от его общего срока.
Начальник тюрьмы и глава оперчасти, приняли Крутова без особого восторга, пообещав «очень веселую жизнь». Подержали его немного в общей камере и определили на год в одиночку. Уголовная статья за убийство начальника оперчасти колонии, как красная тряпка для быка, раздражала и приводила в бешенство администрацию тюрьмы. За дерзость и ненависть к людям в форме, Крутов постоянно «огребался» от урядников холодными карцерами.
Первые три месяца отдыхал душой и приводил мысли в порядок, хотя от одиночества порой хотел выть. Затем изрядно поднадоела скука, и он стал писать стихи на каторжанскую тему, но менты часто производили обыски и забирали исписанные листы. Это злило Крута и он дерзил тюремной охранке, за что снова попадал в карцер.
Единственными проблесками в тягостном однообразии, стали для него: часовая прогулка в уличном боксе и чтение литературы, это иногда отвлекало от мрачных мыслей. Однажды Сергей прочитал две интересные книжки и снова, как в детстве и юности его втянуло в чтение. Не всегда Сергей был преступником, когда-то и его родители, работая учителями и, имея педагогическое образование, надеялись увидеть в нем полезного для общества человека. Но судьба распорядилась иначе: бросив в объятия друзей с уголовным прошлым. Сначала была спецшкола, затем, два срока и вот теперь пятнадцать особого, по милости какого-то майора, не то мента, не то ГБ - эшника. И судили его в большей степени по показаниям трех свидетелей, сам Крут шел до конца в несознанку.
Варвара Филипповна – библиотекарша, время от времени приносила интересные книги. Крутов читал в основном приключенческие романы. В тюремной библиотеке числилось несколько книг А. Дюма, которые заключенные зачитывали до дыр.
Бывало на прогулке, слышатся перекрикивания через стены:
– Это, пять-один, когда добьете «Графа Монте-Кристо?».
– Серый, чуток осталось, завтра через Варвару передадим.
– Смотрите, протянете, я тогда «Графиню Монсоро» в другую хату передам.
– Не-не! Крут! В натуре передадим. Братан, нам в первую очередь, как договаривались.
Как-то Варвара Филипповна принесла Сергею книгу о благородных пиратах, Роберта Штильмарка – «Наследник из Калькутты». Прежде Крутову не доводилось в жизни читать подобного приключенческого романа. Он «проглотил» книгу за полтора дня, вдобавок получил рецензию о романе от библиотекарши, и узнал, что автор написал свое произведение, находясь в заключении ГУЛАГа. Крутова поразило мастерство Штильмарка, в его романе он нашел: идею, стремление к свободе и непокорность к власти.
Чтобы не застаивался организм, Сергей поднимался в пять утра и занимался зарядкой, упорно отжимаясь от пола и, приседая до изнеможения.
Однажды Крутова вызвал на беседу начальник оперчасти и начал прощупывать на предмет «стойкости», а вдруг вор изъявит желание после отсидки в одиночке восьми месяцев, отойти от воровских принципов и отказаться от идеи. Но после подобного предложения стер со своего лица смачно запущенный Крутовым плевок. Такой дерзости простить ему начальник оперчасти не мог. Вызвав наряд контролеров, он принял участие в избиении Крутова. Били больно, не сдерживая себя в силе, затем забросили назад в камеру в полуобморочном состоянии.
Крутов, отлежавшись после побоев, не забыл об оскорблении, он твердо усвоил для себя – вор всегда обязан нанести ответку, иначе оперчасть раздует по всей тюрьме, что авторитет проглотил обиду. Отколов от шкафа две большие щепы, он заострил их заточенной ложкой. Выждал, когда заступил на дежурство офицер, принявший участие в его избиении и обманом заставил открыть кормушку. Старлей, ничего не подозревая, присел на корточки и в этот миг, острая щепа, пропоров ему щеку, вошла в рот. Когда в камеру ворвалась команда тюремных надзирателей, Крутов на их глазах, вогнал себе в живот деревянный штырь.
Впоследствии, лежа в больничной палате, он отказался от объяснений, но твердо заявил начальнику тюрьмы, что не успокоится, пока не завалит главного кума централа. Начальство грозило новым сроком, и Сергей был вынужден объявить голодовку. Уголовное дело не стали возбуждать, так как Крутов требовал наказать группу контролеров за свое избиение. По выходу из больнички его вновь закрыли в карцер.
Администрация тюрьмы могла в два счета расправиться со спесивым вором, например: удушить его чужими руками или подсыпать в еду средство, вызывающее острую дифтерию, в процессе которой может развиться дизентерия, от которой вор постепенно угаснет. Но авторитет Крутова с каждым днем рос, и малейший нажим оперчасти на него, мог закончиться волнениями или массовыми голодовками. Порой начальство поражалось, как осужденным, заточенным в камеры, удается отправлять на волю сотни жалоб о плохом содержании в тюрьме. Жалоба, попавшая к нерадивому прокурору, немедленно ложилась на дно мусорной корзины, а остальные доходили до цели и прокурорские проверки иногда нервировали тюремную администрацию.
Давление со стороны тюремного начальства прекратилось, они опасались, что вор осуществит задуманное, тем более его угрозы, что убьет главного опера и перережет весь наряд контролеров, распространились по всей тюрьме. Особым заседанием сотрудников УИТУ, было принято решение – Крутова, как опасного рецидивиста и приверженца воровских идей, основательно изолировать от заключенных, его отправили по этапу в другую тюрьму, с более жестким режимом содержания.

«Столыпинский» вагон, плелся в самом хвосте состава, перевозившего багажные грузы. В нем и содержали вора в законе Крутова, которого направили к месту его временного пребывания – в Соликамскую тюрьму ВК-240/2.
Для Сергея Крутова не было тайной, что представляет собою данный острог. Если судить с официальной точки зрения, то власти называют его ЕПКТ (Единое помещение камерного типа), куда со всего союза сгоняли воров в законе, граждан, отрицающих советский строй и воров - рецидивистов. Заключенные же называют тюрьму по-своему – всесоюзным БУРом.
Название данной тюрьме – «Белый лебедь» и существуют по этому поводу несколько версий: стены острога выкрашены в белый свет, либо корпуса распростерлись в стороны, словно два лебединых крыла. Или от того, что во дворе располагался памятник этим птицам, а может потому - что арестанты передвигаются, согнувшись под углом 90 градусов. Действительно, что не людская молва, так новое название.
«Белый лебедь» – это последнее пристанище самых отпетых уголовников страны»,– так выражалось тюремное начальство, принимая очередных, этапированных осужденных. Для «спецконтингента» – это была не просто тюрьма, а место земного ада! И создали его не «черти», а обыкновенные люди в погонах.

Здесь власти решили напомнить бродягам
Про Ад на земле, где сгорает душа
И выстлав в крови все пути бедолагам
Сплоченную веру на части круша.

Там белые стены, снаружи на воле,
И лебеди в камне застыли навек
Стоят во дворе, они тоже в неволе,
Как тот – сотворивший их человек.

Четыре зэка на двенадцать квадратов,
В глазах настороженность, на сердце тоска
Здесь пытки и ломки в почете у гадов,
Которых в прессхату согнали сюда.

«Белый лебедь», отмечен крестами
В былом лихолетье, свой след начертав,
Где Вася «Бриллиант» был удушен ментами
Корону свою, так властям и не сдав.

Забудем на время все распри и ссоры
Помянем несломленных духом людей,
Не многие в жизни бродяги – бесспорно!
Дожили до наших, безоблачных дней.

После 1980 года по указу генерал - майора Сныцерева, возглавлявшего управление УСОЛЬЛАГа, был создан транзитно - пересыльный пункт при ИТК-6. Это был своеобразный концентрационный, советский лагерь для перемещенных уголовных преступников, где отсортировывались от основной массы зэков, рецидивисты, воры в законе, уголовные авторитеты. Лесных «командировок» по России насчитывалось много, и этапы заключенных бороздили все области.
Пермский край, город Соликамск, как раз попал под проект перековки злостных нарушителей режима содержания. Генерал Сныцерев, являлся создателем «Белого лебедя», называя его «профилакторием».
Два крыла тюрьмы отличались друг от друга внутренним содержанием, в одном размещали злостных, отрицающих элементов, а в другом временно прибывающих заключенных, направленных в другие области СССР.
Сныцерев любил контролировать действия тюремного персонала, но не в рамках закона, а вкручивая в практику недозволенные методы воздействия на сознание человека: издевательства, пытки, голодомор. Многие помнят его любимое высказывание: «Помыть, побрить и отъиметь!». Заключенные прозвали генерала - садиста – «Архитектором Белого лебедя».
«Профилактика» проводилась жестоко и довольно жестко: людей раздевали до трусов и выгоняли на мороз в прогулочный дворик. Избивали деревянными киянками до полусмерти, не давали пищу и отказывали в табаке, обливали холодной водой. Не исключались такие случаи, когда вновь прибывший осужденный не понравился начальству тюрьмы и его отправляли в штрафной изолятор, а затем после «маринования» в карцерах, переводили в «адское» помещение «Белого лебедя». Таким образом, осуществлялось «исправление» зека, которого ждала камера с помещенными в нее, ранее сломленными осужденными и давшими согласие работать на администрацию. Ломали руки и ноги, подвешивали в мешке или на веревке, морили голодом, зверски избивали. Но самое страшное – насиловали. Просто опускали, переводя из статуса мужика в ранг обиженного.
Оперчасть содержала на свои средства таких заключенных, создавая им привилегии и покрывала их преступления, но начальник тюрьмы, иногда опасаясь ненужных толков, со стороны высшего руководства УИТУ, говорил, чтобы уничтожали так, дабы зэк доезжал до больнички, а не подыхал в «Белом лебеде».
Страх, ужас и мучения переполняли сердца людей. За время открытия такого «профилактория» было жестоко сломлено более ста воров в законе, через стены транзитно - пересыльного пункта прошли тысячи заключенных, которые побывали в ужасных условиях. Грязь, мрак, клопы, вши и болезни, дополняли нечеловеческие условия, заставляя людей безропотно подчиняться власти генерала - сатрапа.
Результаты радовали управление УСОЛЬЛАГа, которое ставило в пример созданный «Белый лебедь» и подобный опыт перенимали другие «командировки»: в Красноярском крае, в республике Коми, в Архангельской области. Черная «слава» об адской тюрьме быстро облетела лагеря и тюрьмы страны. Многие воры и отрицалы, не в полне уверенные в собственной стойкости духа, любыми способами пытались увильнуть от этапа в «Белый лебедь». Ведь это было не секретом, что некоторые кончали свою жизнь самоубийством. Все прекрасно понимали, что их там ждет, но изменить ход событий, уже было невозможно.
Вот и Крутову во многих пересыльных тюрьмам доводилось слушать разные истории из первых уст. Иногда в транзитных камерах ворам в законе и обыкновенным заключенным удавалось пересекаться.
В «Белом лебеде» шла настоящая «ломка» уголовных авторитетов и отрицал. «Гнули» и «ломали» через колено их воровские взгляды, заставляя отказываться от братства. Они под пытками подписывали отказы от воровской идеи и писали воззвания, что станут честно жить и работать на государство и призывали других осужденных, не противостоять советской власти. Затем такие «шпаргалки» зачитывали перед строем заключенных в зоне, откуда уходил сломленный вор.
Бывалые люди сравнивали ужасающее положение, схожее по своим принципам с существованием животных, например – крыс. Эти крупные грызуны - животные, живут стаями, помогают друг другу, защищают и при возможности, забирают с собой раненых. Но они поедают друг дружку, если находятся в «неволе», где им угрожает опасность или голодная смерть.
Советская власть применила этот метод на деле и занялась «перековкой» воров, превращая их в безропотную, рабочую силу. А принцип заключался в том, что самых отъявленных отрицал, сажали в одну камеру и методично создавали невыносимые условия для пребывания в ней – это называлось: «Два медведя в одной берлоге не уживутся». Выдерживали только сильные, как и крысы, «поедая» друг друга, а в конечном результате выскакивал с этой «перековки» только волевой, сильный духом арестант, которому уже потом не был страшен и сам «черт». Но это еще пол - беды, практиковались прессхаты, куда сгоняли тех - же сломленных, бывших воров, подписавших соглашение, работать на администрацию тюрьмы.
Крут, тщательно готовился к предстоящей «ломке», он знал, что оперчасть и режимка обязательно подыщут ему «особую» камеру, где его – вора в законе попробуют «уговорить» отказаться от воровских идей. В таких условиях полагаться на собственные силы может только сильный духом, умный и дерзкий человек, способный дать отпор беспредельщикам-зэкам, подкупленным тюремным начальством. Но тщательный обыск исключает пронос в тюрьму острорежущих предметов, и рассчитывать придется только на силу и ловкость своих рук и ног.
Несколько дней и ночей он стачивал о бетонный пол рельефные изображения на двадцатикопеечных монетах, превращая их в гладкие металлические бляшки. После этого на каждой пробил гвоздем по два отверстия и заточил до состояния лезвия бритвочки. Если крепко зажать такую пластинку между главным и указательным пальцем, она превратится в опасное оружие, способное вскрыть не только вены самому себе, но и горло противнику.
Крут размял кусок хлеба, превратив его до тестообразного состояния, добавил пепла от сигарет, отчего масса стала черной, и закатал в нее по отдельности пять блях, предварительно просунув в отверстия две тонкие спички. Когда тесто затвердело, он обточил бляхи, напоминавшие по своей форме пуговицы, и до блеска отполировал. Пришил пять пуговиц к куртке, которую разрешалось иметь среди личных вещей.
Бывалые люди подсказали ему, как «В Белом лебеде» можно проскочить ФЛОКС (металлоискатель, проход с аркой), заплатив хорошую сумму кое-кому из тюремной охранки. Несмотря на тщательнейший отбор среди сотрудников тюрьмы, в каждой смене надзирателей находились типы, не брезгующие мздой, через которых удавалось пронести в камеры запрещенные предметы.
Этап пришел поздно ночью, на улице стоял сильный мороз. Пока держали в клетке - отстойнике, начали отмерзать руки и ноги. Заключенные стали возмущаться. Вот тут - то и появились жлобы из числа хозобслуги, к которым из отстойника вывели несколько человек. Началось избиение деревянными молотками-киянками. Били жестоко. Солдаты, выстроившись в два ряда, сопровождали зэков ударами дубинок и сапогов.
Затем состоялся душ, до одурения полоскающий людей горячей водой и резко меняющийся на холодный. Все, что имелось в мешках: табак, сигареты, туалетные принадлежности, все забрали. Позволили взять немного махорки, предварительно отмерив одной миской.
Подполковник Глинский, начальник оперчасти «Белого лебедя», внимательно изучив личное дело Крутова, обратился к нему с вопросом:
– Крутов, ты у нас со свободы такой или во Владимирской тюрьме авторитетом стал? Смотрю, в карцер неоднократно попадал за различные нарушения. Ты смотри! У него еще нападение на офицера. Крутой что ли?! Или ты по фамилии только такой?
– Ты давай по существу, начальник, не надо мне твоих гнилых заездов.
– Надеюсь, ты в курсе, куда прибыл и что тебя ожидает?
– Да не пугай своей пургой на ночь глядя, если ты собрался фаловать меня, то сразу завязывай, не выйдет начальник.
– Знаешь Крутов, когда я разговариваю с вами – отребьями, то среди вас все-таки есть не до конца падшие, и я потом им помогаю, хотя бы в том плане, что вовремя убираю из камеры, где их превращают в девок.
Крут усмехнулся:
– Ага, помечтай, тебе это не вредно.
– Значит, разговора не получится?
– У вора с мусором?!
– Ну, гляди, мое дело предложить…
– А мое отказаться, – перебил его Крутов.
– Кто и где короновал тебя?
– Я не обязан отвечать на твой вопрос, – Крут продолжал держать устойчивую позицию.
– Мне необходимо знать, в какую камеру тебя направить, может ты самозванец, с тебя спросят авторитеты, а мне потом отвечать за тебя.
– Слышь, ты, что под полковником на цырлах бегаешь! Я похож на узбекскую тюбетейку?
Глинский поднял брови от удивления.
– Крутов! Не борзей! Предупреждаю тебя.
– Начальник, ты мне по ушам - то не езди, я что не вижу, что ты мне слюнтявку пробрасываешь. Хочешь на базаре меня поймать?
– Прекрати выражаться по «фени» и отвечай на вопрос. У кого в положенцах ходил?
– У Леньки Брежнева. Слышал о таком босяке? – не моргнув, съязвил Крут.
– Знал, знал! – ехидно ответил Глинский,– теперь я догадываюсь, в какую камеру тебя запереть.
– Ну, и в какую?
– Там где сидят отличники производства, звено Коммунистического труда, – ухмыльнулся подполковник.
– А не боишься, что такой тип, как я, дезорганизует твое звено и сделает его неработоспособным.
– Да - а, вижу наглости тебе не занимать, ну, что же, как говорят: «цыплят по осени считают». Я тебя последний раз предупреждаю, будешь ставить из себя непревзойденного вора, отправлю в долгосрочный карцер.
– Все «подшавочный» (имеется в виду «полкан» (шавка) - полковник, «подшавочный» - подполковник) , базар окончен.
Глинский, злобно сверкнув глазами, нажал кнопку звонка. Дверь открылась, на пороге кабинета стояли охранники в форме.
–Увести! – отдал приказ подполковник.
– Куда его, в одиночку? – спросил офицер.
– Много чести, если каждого вора будем в отдельную камеру сажать, ведите его в двадцатку. Шмон с двумя повторами и никаких личных вещей не отдавать, пусть каптерщик выдаст ему робу, да «поприличней»,– ехидно ухмыльнулся Глинский.
– Э-э! Что за дела?! Курево со сменкой верните,– возмутился Крут,– я уже прошел шмон и баул мой проверили.
– Что стоим? Приказ ясен?!– строго обратился Глинский к офицерам. Крутова повели по коридору.
– Слышь, старшой,– обратился вор к старшему лейтенанту,– в двадцатке, что за публика сидит?
– Разговорчики!
– Что ты менжуешься, не надорвешься от того, что скажешь,– дерзил Крут.
Офицер отстегнул от пояса дубинку и угрожающе произнес:
– Еще одно слово…
Крутов замолчал, поняв, что менты не шутят. Камера, куда его определили, была прессхатой, закрепленной за оперчастью. Конечно, для Крутова было неизвестно о статусе сидевших в ней зэков. Четверо двухъярусных нар, расположенных вдоль стен, большой стол, две лавки и параша - туалет справа в углу камеры.
«А мне ведь говорили, что в хатах менты нары днем к стенам пристегивают. Странно, почему здесь опущены?»,– подумал он, бегло осматривая камеру.
Десять пар глаз вперились в Крутова, когда он вошел и спросил, куда положить небольшой вещмешок. Не услышав ответа, Сергей поздоровался и повторил вопрос:
– Братва, куда бросить шмотки.
– Ты кто? – спросил его здоровенный амбал. Похоже, он был в хате главшпаном, потому как все сокамерники взглянули на него, как бы спрашивая: «Что с ним делать?».
– С Владимирского меня пригнали, погоняло – Крут. Три года в положняках отходил, к короне подвели в Сибири.
– Кто порученцы? – спросил здоровяк – «Лось», он и был главным в камере.
– Паша Гром, Аркан и Мераб. Эти имена вам о чем-нибудь говорят?
– Что ты лепишь? Аркан давно уже боты завернул,– окрысился на Крутова «Святоша» – подручный Лося.
– Да жив он! Это мусора его похоронили.
– А нам другую рассказуху о нем подогнали, что, мол, развенчали твоего корешка и на сходняке приговорили.
– И вы верите этой шняге?! Аркан, босяк еще старой закалки, у него корешей по всему союзу, что грибов в лесу.
– За что купили, за то и продаем,– смягчился Лось,– Я о Громе в курсе, он в Сибири рулит. А где твои шмотки?
– Кум, зараза, сказал, чтобы мне баул не возвращали после шмона. Сука, решил меня на прочность прощупать.
– Ну и как? Промацал он тебя,– спросил, улыбаясь Святоша.
– Это, братва, может, представитесь, а то я не в понятке, с кем базар веду.
– Потом узнаешь. Хата чистая, не запомоешься. У тебя филки есть? Попробуем твой баул вернуть? – предложил Лось.
Серега кивнул головой и, взяв тазик, стоявший под бачком для питья воды, установил его на каменный выступ параши. Засунул два пальца в рот и искусственно вызвал рвоту. Сокамерники заулыбались: с подобной примочкой им приходилось сталкивать не раз. Бывалые арестанты умело сворачивали деньги в кубик и заглатывали перед шмоном, а потом, вызывая рвоту, освобождали желудок от надежно укрытых денег.
Крутов осторожно выудил из таза пять кубиков и, промыв их под проточной водой прошел к столу. Бережно, чтобы не порвать, развернул двадцатипятирублевые купюры, что в целом составило: сто двадцать пять рублей.
– Сколько нужно, чтобы ментов зарядить?
– Полтинника пока хватит, – ответил Лось.
– Что значит пока?
– А я тебе не мусор, чтобы таксу устанавливать, сколько затребует, столько и отдашь, если тебе шмотье (одежда) дорого.
Крутов не стал спорить, пусть будет так, ведь в мешке курево, да куртка с «пуговицами».
Вечером, когда ложились спать, Сергей свернул матрац «Сутяги» и перебросил на верхние нары.
– Ты чё в натуре, блатнее меня, что ли?! – возмутился зэк.
– Не дорос еще до нижних нар, поспи наверху немного, – ухмыльнулся Крут. Сутяга с видом побитой собаки посмотрел на Лося, ища у него поддержки, но в ответ главный в камере состроил грозную мину.
На следующий день, пришедших с прогулки заключенных ожидал вещмешок, принадлежавший Крутову.
«Однако все у них с ментами заточено»,– подумал Крут. Первым делом он достал одежду и, убедившись, что пуговицы на месте, скинул с себя казенную, застиранную до белизны робу и одел костюм из репсовой, черной ткани. Выложил папиросы, сигареты, поделился с сокамерниками, кинув им по пачке.
– Кидай все на общак, все равно отаварки скоро не увидишь. Крутов выложил все курево, оставив себе пару пачек.
– Чё, в натуре кроишь, выкладывай все,– прошепелявил с ехидой Сутяга, видимо хотевший отомстить Круту за вчерашнее. Сергею надоел этот шестерка и он резко одернул его:
– Ты это мне говоришь?! Чудо брыластое, упал на лавку, и не суй свой шнобель в мой сидор.
– А не много на себя берешь, Крут? За базаром следить нужно,– Лось поднялся, за ним последовали все его шестерки.
– Лось, не надо на меня наезжать не по делу. Уйми свою пехоту, пока им бошки не отрихтовал. Я вам что, сявка какой, чтобы на меня полкана спускать. Лось, ты мне что, решил за падлючие действия шестерки предъявить?! Крутов тоже поднялся.– О-о! Да я вижу у вас ко мне претензии. Что побазарить захотелось? Сдается мне, что не по понятиям арестантов принимаете. Да и вообще! Кто вы такие?
Лось сощурил глаза и, выпятив нижнюю челюсть произнес:
– Завтра узнаешь – вор сибирский, – и гневно зыркнув на сокамерников, добавил,– разбежались по углам, а то сейчас мусора запикуют (наблюдать через глазок в двери).
Крутов, дождавшись отбоя, лег на нары и отвернулся лицом к стене. Он незаметно открутил две пуговицы и надкусил: на мелкие кусочки разлетелось затвердевшее тесто. Сергей приготовил две заточенные до остроты бритвы бляшки и, делая вид, что заснул, всхрапнул несколько раз.
Резкий удар по голове заставил его вскочить на ноги, при этом он еще ударился лбом об уголок верхнего яруса. Перед глазами все поплыло, но времени, окончательно прийти в себя, не осталось. Он увидел, как три шестерки, что-то держали в руках. Крутов догадался, что это завернутые в полотенца кружки, наполненные солью. Оттолкнув от себя двоих беспредельщиков, он быстро заскочил на верхний ярус. Святоша размахнулся и со всей силы ударил Сергея по ноге. Острой болью полоснуло по всему телу и дошло до мозга. Опять в глазах помутнело. «Похоже, – это козлячья прессхата»,– думал он, перепрыгивая на соседние нары, но внизу его ждал Лось с алюминиевым тазом в руках.
Времени на раздумье не осталось.
– Ну, суки! – выкрикнул Крутов и со второго яруса бросился на стоящих внизу козлов. Первому досталось Святоше: удар заточенной бляшкой пришелся ему под левый глаз, развалив при этом щеку. Кто-то успел ударить Крутова по левому плечу кружкой. От боли закружилась голова, и прежде, чем упасть на пол, успел зацепить еще одного гада, распоров ему сбоку шею.
Когда надзиратели, заслышав шум и крики в камере № 20, открыли дверь, их взору предстала нелицеприятная картина: Крутов, весь в крови, лежал на полу, а трое «беспредельщиков» пинали его по всему телу. Двое из них сидели на лавке и, содрав с постелей простыни, старались унять кровь, сочившуюся из глубоких порезов. Тюремщики приказали Лосю и Сутяге уволочь бесчувственное тела вора в отдельную камеру – карцер и бросили на холодный, бетонный пол.
Наутро его посетил Глинский и, увидев скорчившегося вора, усмехнулся и с издевкой проронил:
– Да, двоих работников ты вывел из строя, но спешу тебе сообщить, что сегодня в третью смену ты будешь «занаряжен» на работу. Выходить не нужно, к тебе сюда принесут все, что требуется для выполнения нормы, так что, не сделаешь, продлю тебе срок пребывания в карцере.
И зло, ухмыляясь, вышел из камеры. Сидя у себя в кабинете Глинский отчитывал смену контролеров, принимавших Крутова в тюрьму.
– Где ваши глаза были, недоноски! Как он мог пронести режущие пластины?
– Товарищ подполковник, мы самым тщательным образом осматривали Крутова и его вещи. Даже заставляли присесть раз десять. Ну, не мог он протащить в камеру «заточки».
– А это что, по-вашему? Хрен на постном масле! – Глинский бросил на стол две заточенные монеты,– как к Крутову попал вещмешок?
Контролеры пожимали плечами.
– Найдите Боровко и ко мне сейчас же. Вот мудазвон, опять мешок за деньги вернул,– вспылил главный опер.
Надзиратели стояли, переминаясь с ноги на ногу, и виновато глядели на начальника, они так и не могли объяснить Глинскому, как вору удалось пронести в камеру острые предметы.

Крут лежал с закрытыми глазами, боясь, лишний раз сделать движение, по всему телу невыносимо пробегала боль. Тянуло кожу от засохшей крови. Особенно болела голова с правой стороны. Он нащупал большую шишку, следствие удара кружкой. Теперь он понимал, о какой работе говорил кум и что за норма его ожидает в ближайшее время. Либо он согласится «взять кайло» в руки или его попытаются сломать, а то и, придушив, лишить чести. Одно его успокаивало, еще три заточенные пластины находились на куртке, видимо менты в запарке не успели раскусить его. Он скрутил пуговицы, освободив их от затвердевшего теста. Осмотрел всю камеру. Железный стол, забетонирован ножками в пол, такая же табуретка. Нары пристегнуты.
Протянул руку и стал запихивать одну из заточек между железными уголками нар. Долго не мог найти щель, но, в конце концов, загнал. Вторую положил на пол в самый угол, затерев пылью. Третью бляшку сунул в карман куртки, знал, что скоро менты прибегут со шмоном.
Глинский, повертев в руках заточенные до остроты бритвы, круглые пластины, пристально вгляделся в них и его озарило. Он тут же нажал кнопку звонка. Подполковник протянул вошедшему прапорщику монету и спросил:
– На что похоже?
Прапор повертел ее в руке и, заметив две дырки, ответил:
– Да вроде, как на пуговицу.
– Так что ж ты стоишь здесь, а не обыскиваешь этого вора. Ну-ка быстро к нему, переверните все там верх дном, но чтобы остальные пуговицы лежали у меня на столе.
Крутов вовремя спрятал заточенные бляшки. Дверь с грохотом открылась и первым делом его раздели до трусов, даже сняли майку. Превозмогая боль, он вышел в коридор. Надзиратели перетрясли всю одежду и обнаружили еще одну заточку в кармане штанов, а другую нашли в углу на полу. Его били, допытываясь, где еще одна пуговица, ведь по логике, их должно быть пять штук на куртке. Болезненное состояние и окровавленный вид избитого арестанта нисколько не смущал «чертей» из «адской» тюрьмы. Сколько через таких «воспитателей» прошло заключенных, можно было только догадываться. Крутова снова забросили в камеру и оставили в раздетом виде на ледяном полу.
Глинский остался доволен осмотром карцера, но пожурил контролеров за то, что не нашли последней заточки. Хотя, как рассудил он, она могла оторваться и во время драки. Но осмотр прессхаты ничего не дал, пуговица, словно сквозь землю провалилась.
После отбоя отстегнули нары, и Крутов с блаженством упал на холодные, железные пластины. Укрылся курткой, натянув ее на голову. Края подоткнул под бока, но стужа пробирала до костей, не давая заснуть. Стараясь наполнить своим дыханием пространство под курткой, он все же погрузился в дремоту. Очнулся. Вспомнил, что с ним произошло, и первым делом нащупал бляшку между уголком нар. Долго не мог выцарапать ее из щели, но наконец, вытащил. Заложил за щеку и задремал. Между короткими засыпаниями его одолевали мысли: «Главное, чтобы эти твари не напали на меня скопом, я знаю, что может за этим последовать: четверо держат, один насилует. И смоет этот позор, только смерть, потому нужно быть всегда начеку». В конечном результате сон сморил его.
Крутов очнулся от того, что кто-то схватил его за горло руками, стараясь придушить. Мышцы на руках у вора были крепкие, недаром во Владимирском централе он делал по сотне отжиманий. Как ни странно, но в порыве ярости, боли в своем теле он не почувствовал. Схватил за запястья рук напавшего на него, и что есть силы отшвырнул к противоположной стене. Им оказался Лось. Ударившись боком об угол железного столика, он с завыванием отскочил к двери. Второй заключенный попытался ударить Крутова каким-то предметом, напоминающим палку, но вор парировал удар рукой. Моментально схватил себя за щеку и, зажав бляшку в пальцах правой руки, со всего размаху удалил Лося в область шеи. Беспредельщик сначала не понял в чем дело, но когда догадался, что вор располосовал ему горло, с диким рычанием и, разбрызгивая кровь, кинулся вон из камеры. За ним, на четвереньках, выскочил Сутяга. Контролеры решили добить вора и втроем ввалились в карцер. Крутов, широко расставив ноги, приготовился к обороне и громким возгласом остановил надзирателей:
– Что, мусарня драная, крови моей захотели? На - те!
И полоснул себя заточкой по венам левой руки. Развалилось, пока еще обескровленное мясо. Через секунду фонтанчик крови брызнул из раны. Крутов неистово пластал заточкой себя по руке. Затем полоснул от плеча, проведя по груди сверху вниз. Оттянул кожу на животе и, что есть силы, резанул. От сильного удара разошлось мясо и с шипением запузырилась кровь. Даже повидавшие на своем веку всякого, беспредельные охранники, оторопев, отступили назад. Никому не хотелось стать жертвой разъяренного заключенного.
Крутов стоял и зловеще улыбался. Он наслаждался тем, как эти упыри при виде его крови испугались и продолжали бездействовать. Он сделал шаг, но дорогу ему преградил высокий капитан. Удар со всего размаха дубинкой по голове, остановил вора. Сергей сделал еще один шаг и как подкошенный рухнул без сознания лицом вниз.

Глинский на целый месяц запер в карцере непокорного вора, он хорошо изучил дело Крутова и нашел небольшую зацепку, чтобы пошатнуть его авторитет. Воры старой формации находились на грани исчезновения, а новые воры, нарождающиеся на коммерческой закваске, «затирали» былые понятия.
Прессинг Крутова не дал положительных результатов, только пострадали завербованные оперчастью агенты. Троих, с опасными ранами пришлось отправить в тюремный лазарет и наложить швы.
Глинского вызвал к себе в кабинет начальник «Белого лебедя», среди сотрудников в форме, подполковник увидел генерала Сныцерева и отдал честь.
– Знакомься Александр Павлович,– начальник тюрьмы представил Глинскому незнакомого мужчину, одетого в штатский костюм,– товарищ Ярцев из Москвы интересуется прибывшим к нам Старушиновым.
– А-а, о знаменитом среди воров Саше Алмазе, – Глинский пожал протянутую руку Ярцева.
– Товарищи офицеры, я думаю, нет надобности, объяснять, что за тип – этот Старушинов и, каких он придерживается взглядов, – обратился гость из Москвы,– я уже имел разговор с генералом Сныцеревым и довел до его сведения, что в комитете ГБ и главном управлении ИТУ очень заинтересованы, чтобы этот элемент больше не возвращался в колонию, а остался здесь, то есть в вашем учреждении.
Сныцерев согласно кивнул и обратился к подполковнику:
– Глинский, Вы проводите товарища Ярцева в кабинет и обеспечите встречу со Старушиновым, и от результата этой встречи будет напрямую зависеть судьба вора.
– В общих чертах обскажу вам создавшуюся ситуацию: авторитетных воров в законе остается с каждым годом все меньше и меньше, но они крепко держат власть в своих руках. Влияние Старушинова на людей, придерживающихся воровских взглядов – огромно, и потому в высшем руководстве принято решение: расколоть до основания воровское движение в нашей стране. «Алмаз», «Гром» и подобные им воры, закалены старыми понятиями, они в своем роде – неприкасаемые и держать их в колониях, категорически не рекомендуется. Но, у нас возник интерес к Старушинову в связи с переделом сфер влияния воров. Как вам известно, грузинские, воровские кланы и славянские, имеют много общего, но в связи с воровским собранием в Кисловодске, многие кавказские воры перетянули на себя одеяло, и постепенно уходят в коммерцию, в то же время, как славянские воры, такие, как Алмаз и Гром, не придерживаются новых взглядов своих собратьев и принципиально отстаивают свои интересы в воровском мире. С политической точки зрения, нам необходимо еще глубже вбить клин между этническими группировками и заставить воров начать войну между собой. Если Старушинов не захочет принять условия, предложенные мною, то его нужно будет строго изолировать от основной массы зэков. Я понятно изъясняюсь? – спросил Ярцев.
Офицеры утвердительно кивнули.
– Иными словами жизнь Алмаза будет зависеть от его согласия в какой-то мере сотрудничать с органами КГБ? – спросил Сныцерев.
– Точнее сказать: мы должны навязать ему свою точку зрения, чтобы политический вопрос никогда не касался воровских сообществ. Уголовный мир, по своим взглядам, никогда не должен пересекаться с политдвижением в СССР. Нам не нужна лишняя головная боль в этой области, все должно быть четко разграничено: уголовники в своем стойле, а политики в своем. Не хватало еще, чтобы уголовный элемент за время своего пребывания в колонии, подковывался и умнел в этом вопросе. Мне необходим еще один из авторитетов, который придерживается новых веяний в воровском движении, я хочу свести с его Алмазом и путем прослушки, выявить характерные черты воров, представляющих для нас сегодня серьезную опасность. У Вас есть такой на примете? – спросил Ярцев Глинского.
Подполковник перебрал в уме несколько кандидатур и предложил:
– Крутов – вот он, как раз подходит. Крепкий тип, так сразу его не сломать, его можно физически уничтожить, но в моральном плане, он очень устойчив. Правда он сейчас в карцере «загорает», но для такого дела его можно пока перевести в двухместную камеру, где у нас стоит оборудование для прослушивания.
– Хорошо, подполковник, как только я проведу беседу со Старушиновым, Вы позаботитесь, чтобы они встретились,– отдал распоряжение сотрудник КГБ.

После обеда Ярцев сидел в кабинете. Раздался стук в дверь и майор, дежуривший на этаже, ввел пожилого мужчину.
– Садись Старушинов,– предложил ему Ярцев,– закуривай.
– Благодарю начальник, у меня свое курево.
– Давай сразу с тобой договоримся, я приехал издалека и мои интересы к тебе возникли не с пустого места. Для упрощения, можешь называть меня Семеном.
– Начальник – так еще будет проще. Так чего ты от меня хочешь?
– Я хочу, чтобы мы с тобой пришли к единому согласию в одном, очень важном вопросе.
– Начальник – этот разговор пишется? – спросил Алмаз, крутя в воздухе указательным пальцем.
– А зачем? Если мы договоримся, то все останется между нами.
– Ой, не шали, начальник, я этой гребенкой уже давно перестал чесаться. Ты мне лучше скажи, с какого ты ведомства на таких мягких и пушистых лапках ко мне крадешься? – улыбаясь, спросил Алмаз.
– Разговор пойдет о государственном интересе – значит, сам должен догадаться.
– Ладно, и таких гусей мы видали, а теперь давай конкретно, чего хотел?
Ярцев достал из портфеля стопку бумаг и, найдя нужный листок, пододвинул к вору.
– Прочти.
Алмаз одел очки с мощными, плюсовыми стеклами и прочитал текст.
– А не закатать ли вам губу, начальники?! Ты хочешь, чтобы я подписал это воззвание и загнал сотни тысяч зэков в состояние тупого обморожения.
– Ты не разобрался в сути этого документа, а уже включаешь обратную скорость.
– Здесь и без очков видно, что ваше ЧК роет яму, в которую хотят спихнуть весь воровской мир.
– Что же ты там увидел конкретного?
– Ты хочешь, чтобы я – авторитетный человек, обратился к ворам и братве с предостережением, не ввязываться в политические распри страны. А вот теперь, я объясню тебе начальник, что стоит за твоей бумажкой. Вы и так держите армию заключенных в «черном теле», забивая голову своими политинформациями, что мы живем в цветущей стране. Образование, которое вы даете народу – это коммунистическая жвачка, которую вместо того, чтобы выплюнуть, он проглатывает. Зэки выходят из тюрем забитые и зомбированные вашим прейскурантом цен на политику страны, а цена такова: тупость, лень и беспредел. Мы – воры, еще в состоянии держать братву и сочувствующих нам людей на уровне договоренности. То, что ты мне предлагаешь, расколет воровское сообщество на части и начнется, тот самый беспредел, о котором я упомянул. Я знаю, что меня ждет после отказа, вы постараетесь стереть меня в порошок, либо ваша система стоит у черты, и скоро миллионная армия зэков направит против вас весь свой гнев. С перестройкой вы затеяли изменить мышление людей, но никогда не скажете им, что сущность зрелого человека изменить невозможно, только ломка убеждений поможет вам воздвигнуть дополнительный забор в зонах, чтобы через него не просачивались к зэкам правильные, людские понятия, а не ваши скотские законы, которые вы сами никогда не исполняете.
– А ты категоричен.
– Так же, как и ваша система.
– Значит, ты не хочешь помочь армии заключенных?
– Чем? Чтобы я, подыгрывал вам в этой партии. Вы боитесь, что уголовный мир и вся основная масса заключенных станет сочувствовать диссидентам и повернет против вашего большинства? Запомни, начальник, пока я жив, я не стану даже смотреть на вашу наживку, а не то, что ее заглатывать. Вы и так держите нас за быдло и чернь, а еще хотите, чтобы мы лизали вам сапоги и нахваливали ваши помои, которыми вы нас старательно кормите. Если ты записал весь этот разговор, то стенографируй и разошли это воззвание во все лагеря страны. Это мой ответ твоему ЧК. Ты удовлетворен?
– Я примерно догадывался, что он будет именно таким. Это твое окончательное решение?
Да! Начальник, если ты такой крутой, то прикажи своим псам: я хочу последние деньки пожить, как белый человек, пусть мне перинку принесут, и пуховую подушку прицепят к ней, хочу ощутить вкус воли, а то я уже забыл, какие на свободе сны видятся.
– Ты что, помирать собрался?
– Я прожил долгую жизнь, встречал много людей, меня знают и уважают. Кроме русского, я знаю еще три языка, и мне приходится общаться с братвой нескольких стран мира. Я грамотный человек и в принципе хочу, чтобы пацаны и мужики, выходя из зон, были умными и самостоятельными в своих взглядах и при освобождении выплевывали «советскую жвачку», давно уже набившую оскомину. Я знаю, что мой век короток и чувствую, что отсюда меня вынесут вперед ногами. Я прекрасно понимаю, что ваша система сделает так, как задумала, пусть решение воров и братвы будет на их совести, но я участвовать в ваших играх не собираюсь.
– Александр, своими рассуждениями ты напоминаешь мне старые, большевистские кадры – они были такие же крепкие и непоколебимые, как…
– Как воры в законе,– перебил его Алмаз.
– Нет, я имел в виду предателей революции, которых ожидал расстрел.
– Намек понял. Все начальник, вызывай конвой, да про перину не забудь.
– Возьми папиросы, – предложил Ярцев пачку «Беломорканала».
– У меня свои,– с улыбкой ответил Алмаз и вышел из кабинета.
Сергея Крутова рано утром подняли и вывели из карцера. Каптерщик-зэк принес мешок с личными вещами, и Крутов догадался, что его сейчас переведут в камеру. Только в какую? Опять к беспредельщикам-отморозкам?
– Командир, куда меня? – спросил он у старлея.
– В седьмую.
– На «спецпост», там же двушка?
– А тебе не надоело в одиночке куковать?
– Надоело.
– А ты Крутов поспокойнее стал, видимо карцеры впрок тебе пошли.
– Не угадал, скорее мудрей стал.
– Так может за хорошее поведение, и освободят досрочно,– хохотнул старлей.
– Мечтать не вредно,– усмехнулся Крутов, а сам подумал: «Действительно, что-то я спокойно с ментом разговариваю, обычно они меня раздражали. Устал. Сейчас бы на матрац упасть, да суток трое отсыхать, пока бока не заболят. Блин, как здесь тепло! Я уже забыл, что такое – теплая камера».
Крутов зашел в открывшуюся дверь и поздоровался с суховатым на вид, пожилым мужчиной.
– Меня Крутом погоняют, зовут Серегой,– протянул он руку арестанту.
– А меня Саней зовут, мое погоняло – Алмаз, – подал руку вор.
Крутов в изумлении уставился на сокамерника.
– Саня Алмаз?!
– А ты выходит Громовский протеже?
– Да-да, Пашка меня короновал и братья мои: Мераб и Аркан.
– Всех знаю, встречались. Серега, я здесь всего сутки, так что до меня пока братва не достучалась. На «спецпост» наверно малявы редко доходят?
– Я сам месяц назад пришел, так меня кум-зараза из карцера не выпускает. Я в шоке, с какого перепугу менты меня сюда сунули?
– Видимо готовят что-то, нутром чую,– ответил Алмаз.– За что тебя угрели? То, что в «Лебедь» пригнали – это понятно, нам всем сюда путь определен.
– Меня за убийство одного зоновского опера оприходовали.
– Ого! Ты его в зоне грохнул?
– Я не в сознанке.
Алмаз понятливо кивнул головой и приложил палец к губам.
– А хотя бы и так, все равно – туда менту и дорога. Расскажи о себе, хочу понять тебя. Не в обиду, Крут – это для ясности.
Сергей, перейдя на шепот, вкратце рассказал свою историю, как прошел свой путь и оказался в «Белом лебеде».
– Молодец, парняга, есть в тебе стержень. Вот только твои дела вольные меня на мысль наводят, что ты неправильно себе кое-какие вещи представляешь.
– Ты о коммерсантах и о сборах?
– О ваших с Арканом поступках.
– О чем ты?
– Земля слухом полнится. Аркан замарался и за это с него спросили. Но Гром на него за другие дела зуб точит – пацанов его постреляли, когда Аркана пытались на сходняке на место поставить. Я маляву отписал Грому и поддержал его перед братвой, чтобы Аркана и Мераба отлучили от дел наших. Паша человек правильный, сам разберется. Ты сам - то, что думаешь?
– По чесноку?
– Мне горбатого лепить не нужно.
– Кое в чем считаю себя неправым.
– Когда до тебя это дошло?
– В одиночке мысли всегда светлые.
– Дуру не гони, Крут, в сущности человека заложены его поступки, если ты себя осуждаешь – значит, совесть людская в тебе берет верх. А тыквенные мозги никогда дельных мыслей не выдадут. Серега, ты как к политике относишься?
– А что в нее лезть, там болото, завязнешь и себя потеряешь.
– Включай мозги, когда отвечаешь. Политика – это отношение к людям, отказаться от нее – значит, минуя эти самые отношения, продиктовать, навязать условия. Как жить, как поступать? Запомни, политика – это наши действия, направленные к определенной цели.
– Я считаю, что внешняя политика, вообще нас – воров не должна касаться.
– А какая разница! Внешняя, внутренняя, разве она нас не должна касаться? Держать в порядке и послушании массы зэков и жульманов – это разве не политика? Что мы так ее боимся, почему сторонимся ее?
– Разве в наших понятиях заложено – заниматься политикой?
– возразил Крут.
– Здесь нужна идея – это и есть, как раз понятия. Это опыт былых поколений и взгляд на нашу действительность. В чем, по-твоему, заключается наша – воровская идея?
– Идея – это основа нашей жизни.
– Согласен, но идея – это, прежде всего борьба. Борьба над собой, за убеждения, взгляды, если хочешь. Для борьбы всегда нужен враг. А на данный момент, кто является нашим врагом?
– Конечно менты!
– А кто они есть на самом деле?
– Властьпридержащие.
– Правильно Крут, в первую очередь – это мусор, собранный с разных прослоек общества. Легавые – это те же самые суки, а иными словами – бульдоги власти. И сколько бы нам не говорили, что они стоят на страже закона, они все равно отражают сущность государственного строя. Они винтики в общем механизме системы, и если кто-то из них попытается стать индивидуалом, то его тут же выкинут из общего состояния и заменят другим.
– А самое главное, что большинство людей верит, что менты такие правильные, – отметил Крут.
– Да, миллионы людей во что-то верят, например, в светлое будущее,– улыбнулся Саша Алмаз,– вот для меня будущее – это руки без оков и вместо решеток, чистое небо. У нас система так поставлена, если обидели человека, куда он должен пойти за помощью? В милицию или к авторитету?
– Это человеку решать, в кого он больше верит.
– А если мы по - справедливости рассудим и без резины, как это принято у ментов, то у простых людей будет шанс выбирать, а не презирать воров в законе, не видеть в них ублюдков, как выставляет их в свете мусорская власть.
– Я согласен с тобой, Саня, мне есть, за что ненавидеть ментов, и я глубоко убежден, что каждый из них способен взять на себя роль палача. В отношении простых людей, они могут и не применять свои садистские методы, но получив приказ, мусора и родную мать замордуют до смерти. Это фанатики, трусы, и беспредельщики, заглядывающие в рот вышестоящим мундироносцам.
– Вот поэтому Серега, нас и пригнали сюда, чтобы наши смелые взгляды втоптать в грязь. Меня несколько часов назад высокопоставленный чинуша склонял к сотрудничеству, я ему такую балду в мешке прокружил, до сих пор наверно переваривает мои слова. – Алмаз, словно догадываясь, что их камеру слушают, смеясь, добавил,– по духу своему, мы чище, чем вся эта государственная конюшня, и потому Серега, если доживем до свободы, нам будет, о чем с братвой поговорить…
Алмаз не успел закончить фразу, как дверь резко отворилась и воры увидели человек шесть ментов.
– Крутов, с вещами на выход!
– Блин, вы озверели что ли?! Я еще полдня не пробыл здесь.
– Тебе сказано на выход или сейчас опять в карцер загремишь.
– Иди Серега, не собачься с ними. Они же тебя спецом ко мне подсадили, чтобы наши с тобой базары послушать. Передай братве, о чем мы с тобой говорили, и помни – у Сани Алмаза хребет стальной. Они не сломают меня.
Больше Сергей не видел Сашу Алмаза. Через день по тюрьме прокатилась печальная весть, взбудоражив умы непокорных, – это известие о смерти знаменитого вора в законе Александра Старушинова – Саши Алмаза, по невыясненным причинам скоропостижно скончавшегося после двух дней прибывания в тюрьме особого назначения. Произошло это в 1986 году. Много ходило слухов о его смерти: кто - то говорил, что он был задушен наемником КГБ или по другой версии, озвученной начальником УСОЛЬЛАГа – Сныцеревым: будто бы Старушинов поскользнулся и, ударившись головой о бетонный пол, отдал Богу душу.
Начальник тюрьмы «Белого лебедя», даже не удосужившись ознакомиться с воровским кодексом, муссировал слухи, что вор сам покончил жизнь через повешенье, что звучало совершенным абсурдом: вор в законе, по своим принципам, категорически отвергает самоубийство.
По словам заключенных, начальник тюрьмы, как только узнал о смерти Алмаза, не знал, кому руки целовать в знак благодарности, ведь вор был крепким орешком, не по зубам он пришелся властям «Белого лебедя» и не только…

Ломка это такое спецмроприятие, согласно внутренней документации Минюста, проводимое для «развенчания и дискредитации преступных авторитетов», чтобы всякие «воры в законе» и вообще авторитетные личности, прибыв в колонию этапом, не могли бы отрицательно влиять на общую массу заключенных. Их предполагается ломать в момент прибытия, сразу.

На деле ломают всех, а не только авторитетов. В зонах, в которых существует ломка, это мероприятие проводится в самых различных формах. Где-то более мягко, где-то очень и очень жестоко. Где-то ломка вообще отсутствует.

Прибывшие этапом обычно размещаются в карантине. Это помещение камерного типа, под замком или же оборудованное наподобие СУСа (отряда Строгих Условий Содержания), где помещения тоже запираются снаружи, но решеток на окнах нет. В карантине обычно осужденные проводят первые две недели или 10 дней. Самый мягкий способ ломки - работа по благоустройству.

Дело в том, что согласно правилам внутреннего распорядка, осужденный обязан отработать на благоустройство колонии не менее 2-х часов в неделю. Но работа работе рознь. Работа на запретной зоне по зэковским понятиям считается недопустимой. Это считается, как строить самому себе тюрьму. Также недопустимо, например, чистить туалеты. Менты, зная это, специально заставляют прибывших этапом зэков работать именно на запретке. Косить траву, боронить контрольно-следовую полосу и т.д.

Отказ - первое нарушение. На следующий день снова отказ - еще одно нарушение. Затем штрафной изолятор (ШИЗО) и далее как администрации будет угодно. Если они решили, что человек этот опасен для них как потенциальный бунтарь, значит еще одно ШИЗО и СУС - строгие условия содержания или ПКТ (помещение камерного типа) на 6 месяцев, а там и до года. Два ПКТ в течение года - документы оформляются в суд и суд уже определяет изменение режима отбытия наказания с колонии на тюремный. До трех лет. Из тюрьмы обратно в зону человек возвращается уже потенциальным врагом начальства и при малейшем нарушении отправляется обратно.

Могут также заставить убирать снег на плацу, на виду у всей колонии - это тоже неприемлемо. Человек еще не успел подняться на зону, а его уже заставляют подметать плац или убирать на нем снег, что о таком подумают остальные зэки? Поэтому отказ, ШИЗО и т.д.

При жестком варианте за отказ от хозработ бьют. Избиение, как правило, происходит тут же, на запретке, под дулами охраны на вышках, чтобы збежать возможных эксцессов, менты ведь тоже боятся, иногда заставляют мыть полы в помещении штрафного изолятора, что тоже большинству неприемлемо. Главное, чтобы работа была унизительной с точки зрения зэковской морали, и чтобы таким образом этапник потерял свой статус нормального мужика.

Еще один вариант. Этапникам предлагают подписать заявление о вступление в какую-нибудь самодеятельную организацию. Их много: «секция внутреннего правопорядка», культмассовая секция, еще какие-то, точно названия не помню. Не важно. Главное, чтобы хоть куда-нибудь подписал заяву. С этого момента зэк становится «вязаным», то есть активистом, то есть активным помощником администрации, и не важно, что он потом никогда не будет никакой администрации помогать, главное, что подписал. Авторитетом ему уже не быть.

Но и тут не все так просто. Есть такие места, спецтюрьмы, как например Соликамский «Белый лебедь», или Елецкая крытая тюрьма, или большинство колоний Мордовии, где могут заставить подписать любую бумагу, там применяется совершенно открыто насилие, опасное для жизни и здоровья. Поэтому уже давно всем блатным миром было принято негласное постановление, что ЛЮБЫЕ расписки данные на «Белом» недействительны с момента написания. Не умирать же из-за бумажки.

В принципе уже в карантине зэк сам для себя решает, какую линию поведения он намерен выбрать. Не подписать ничего, не работать на запретке, не брать в руки швабру и идти до конца в отрицаловку, то есть «страдать за общее дело». Тогда дорога одна: ШИЗО, ПКТ, СУС, «крытка» - тюрьма. Авторитетный образ жизни, бесконечные мытарства, туберкулез, риск никогда не освободиться. Или же более или менее сносное существование, перспектива УДО. Но могут потребовать стучать, сидеть как попка на дверях локалки (локального участка - каждый отряд в зоне дополнительно отгорожен сеткой, локализован) и исполнять прочие неприятные обязанности. Морально сломленный человек думает: «Да хрен с ним, освобожусь - всё забудется»

Мне лично просто повезло. В Ныробе на запретку не гоняли. Кроме того, старшим дневальным по ТПП (транзитно-пересылный пункт) был там чеченец Лечи Алханов, узнав обо мне вс ё, он вообще меня на работу не выводил и начальству посоветовал держать меня под надзором в отряде хозобслуги. Числился я «корреспондентом», откуда они такую должность откопали - неизвестно, но это давало мне возможность сидеть целыми днями в библиотеке, но никаких обязанностей не налагало.

А на «Белом лебеде» тоже никаких расписок с нас не требовали, там просто били, били жестоко и били ВСЕХ подряд, там была такая веселая кутерьма, что просто не до бумажек было. А все последующее время мы работали в крольчатнике и свинарнике, а убирать за четвероногими хрюшками мне всегда казалось предпочтительнее, чем за двуногими. Повезло, в общем. И повезло круто.

Платона Лебедева ломали как раз через запретку. Такая видимо беспредельная зона, но ему, конечно, никто ничего никогда по этому поводу не скажет, не упрекнет. Он человек не из преступного мира, не обязан следовать строгим нормам. Да и зона - абсолютно красная.

Насколько мне известно, ничего подобного в политических зонах при советской власти не было. Во всяком случае, последние полвека. Для сегодняшних политзэков это дополнительная пытка. Буреполом, как мне кажется, зона отнюдь не красная. Она скорее чёрная, подконтрольная зэкам, а не ментам и не активистам. Там, судя по дневникам Бориса Стомахина, особо не стесняясь пользуются сотовыми телефонами, варят брагу, устраивают даже маленькие бунты и это всё сходит с рук! Так что особой ломки там, скорее всего нет, а расписки требуют от тех, кто собирается на УДО, не более. Давать или нет, - дело каждого. Борис не от мира того, ему волноваться по такому поводу нет смысла.

5 (100%) 1 vote

Всерьез за воров в законе взялись в середине 50-х годов в СССР, где на тот момент опыт лагерной жизни имелся у каждого третьего, а уровень преступности рос ужасающими темпами. Решение о ликвидации законников как воровского класса было принято на уровне министра МВД.

«Белый лебедь» укачал павшие звезды

Наиболее авторитетные воры сидели в Соликамске, в тюрьме «Белый лебедь». Ни «мужиков», ни «шестерок» среди них не было, а потому некому было стирать, выносить парашу, делать другую работу, которая вору «не по масти». Воров заставляли работать, избивали, держали на хлебе и воде. Но законники все равно отказывались от работы. Тогда администрация тюрьмы решила стравить воров друг с другом.

На помощь начальнику тюрьмы прибыл специалист с Лубянки по «перековке» преступников П. Ф. Куратов, в прошлом сам бандит-мокрушник, отлично знавший воровскую психологию.

Один из воров, помещенных в барак усиленного режима (БУР), украл у другого пайку, а улику подбросил третьему «законнику». По подозрению в «крысятничестве» владелец пайки убил невинного. Остальные воры не вмешивались – таков воровской закон: за воровство у своих же – смерть.

На следующий день воров вывели из БУРа, и начальник зоны вновь спросил, будут ли те работать. Те послали «кума» по известному адресу. Тогда ворам сообщили, что их пайка будет урезана наполовину и на все зоны и в «крытки» (тюрьмы) уйдет информация, что воры в «Белом лебеде» «ссучились». И если после этого они не пойдут работать, отправятся по этапу в другие лагеря, где с них не только «снимут корону», но и «опустят». Эту информацию до них довел Пантелей Филатович Куратов. Однако законники стояли на своем.

Куратов, между тем, сообщил, что за «крысятничество» «законники» убили не того. Воры устроили шмон (обыск) и выяснили, кто крал на самом деле. Виновник попросился зарезаться самостоятельно. Воры собрались, было, «решать» и того, кто ошибочно убил законника, да рассудили: только «куму» будет выгодно, если воры перережут друг друга. В результате кандидата в покойники только «раскороновали». Однако стойкости ворам надолго не хватило, «процесс» уже пошел, и воры, как пауки в банке, вовсю «рвали» друг друга в борьбе за лидерство.

Законников в «Белом лебеде» обманом или шантажом заставляли подписывать «покаянные письма». Среди воров было достаточно наркоманов, поэтому сделать это было несложно. Во времена Хрущева подобные послания даже публиковали в центральной прессе. Таких «гнутых воров» или «сук» потом на других зонах «опускали» до низшей тюремной масти. Воров продолжали стравливать друг с другом, и за считаные месяцы они попросту поубивали большую часть себе подобных — при Хрущеве от общего количества воров в законе за несколько лет такой «ломки» остались всего 3%.

Аналогичными методами в «Белом лебеде» «ломали» воров в законе в 80-х годах, «раскороновав» там в общей сложности свыше ста законников.

Роль КГБ в борьбе с законниками

Существует любопытная версия, согласно которой вмешательство в 70-80-х годах КГБ СССР в иерархическую структуру воров в законе в конечном итоге своеобразно отразилось на самой воровской идеологии и дискредитировало незыблемые тюремные понятия. Верхушка идеологов законников в результате этого процесса была заменена.

Якобы сотрудники КГБ с ворами действовали более аккуратно, чем их всегдашние соперники из МВД: брали законников в разработку, вербовали самых авторитетных из них. Обладатели багажа, несовместимого со статусом вора (дом, семья, капитал), шли на сделку охотнее. Причем от своего воровского статуса такие сексоты не отказывались. В качестве примера подобного сотрудничества приводится рассекреченное имя только одного лидера криминального мира того времени – Александра Черкасова

Начало 90-х годов и массовые случаи появления «буржуазии» среди воров в законе, которым по понятиям нельзя иметь никаких материальных ценностей за душой, «вызревание» «апельсинов» (воров, купивших статус за деньги) – все это, как считают сторонники версии участия КГБ в «мягкой» «ломке» законников, – последствия именно того процесса по дискредитации тюремного кодекса. То, чего «кумовьям» на зонах и в «крытках» не удалось добиться силой, было достигнуто при помощи звонкой монеты.

Главная » Трудовое » «Белый лебедь.