Как понять 3 пожизненных срока. Пожизненное лишение свободы

Этот сдвиг, конечно же, не помешал латиноамериканским странам еще беднее. Это регион застойных стран. И, как предлагает Рикуперо, «ни одна страна не будет гарантирована выживание или участие, если она не знает, как идти в ногу с изменениями», которые происходят в международном экономическом и политическом сценариях.

То же самое происходит в Боливии и Аргентине, а инвестиции в этой стране - 14% в год после Бразилии за последние два десятилетия, доля инвестиций снизилась с 25% до 16%, при этом инвестиции упали на 5% 5% в год; в Мексике упал на 9% в год, а в Чили - на 13%.

Латинская Америка в 1980-х годах сдерживается демократизацией. В экономике и, в значительной степени, в обществе все идет вразрез со стандартами, которые большинство латиноамериканцев считают нормальными. Его самое сильное звено в современном мире - это долг, самый извращенный из экономических связей, которые могут иметь отсталые страны с точки зрения современности. И, как отмечает Ален Турен, долг превратил Латинскую Америку, «которая в значительной степени импортировала капитал в экспортирующий регион».

С другой стороны, из 17 наиболее задолженных стран в развивающемся мире 12 в настоящее время находятся в регионе. В 1980-х годах ухудшение условий торговли и обслуживания внешнего долга, часто сопровождающееся снижением чистого притока иностранного капитала, значительно снизило доступность ликвидных ресурсов, которые можно было бы инвестировать. Этот феномен, по мнению Розенталя, имел в большинстве стран неблагоприятные последствия, среди которых «растущее устаревание производственной структуры и тревожное ухудшение физической инфраструктуры».

Крупнейшим бенефициаром этого порочного процесса, который называется «обратным планом Маршалла», являются Соединенные Штаты, которые поглотили латиноамериканские и мировые сбережения. Факты, которые осуждают условие маргинализации Латинской Америки в современном мире, проясненную технологической революцией и ускорением процессов модернизации, ясны. Но смысл «утраты» места в мире, который сопровождает такие факты, является лучшим признаком Латинской Америки для современности. Настало время, кстати, заметить, что исключительно латиноамериканский исторический опыт национализма приобрел консервативный или реакционный характер.

Помимо незначительных отклонений, латиноамериканская критика империализма редко отождествлялась с регрессивным автаркическим смыслом. В большинстве случаев они были вдохновлены некоторой концепцией модернизации, они предполагали, что страны Латинской Америки становятся автономными, чтобы они могли быть динамичными. Как говорит Морс, «Иберо-Америка всегда была замечена даже ее классическими мыслителями не как автохтонная, а просто устаревшая». Задержка всегда была большой проблемой. Не правда ли, что Хайя де ла Торре также видел в феномене империализма шок современности, представленный Европой и Соединенными Штатами, с Индо-Америкой?

Принимая эту тему с той или иной точки зрения, факт состоит в том, что озабоченность развитием с динамизмом экономики всегда была среди латиноамериканцев, по крайней мере, столь же сильной, как тема нации, вопрос об автономии. И это то, что позволяет нам сегодня понять, в Латинской Америке, застой и декапитализировать, что все сегменты нуждаются в каком-то иностранном капитале, по крайней мере, чтобы пролить рост. Правда в том, что для латиноамериканцев отказ от него хуже, чем зависимость. И, оставив, кто-то понимает плачевное состояние «забытого пуэблоса», которое всегда ужасало их и которому, тем не менее, они, похоже, сейчас ходят.

Все это говорит о том, что мы не только переживаем великий и глубокий экономический и социальный кризис, но и чрезвычайный кризис власти. Импотенция правительств перед лицом долга может рассматриваться как признак, а не единственный, государственного кризиса, в котором мы находимся. Если с 1930-х годов великая историческая приверженность значительного числа латиноамериканских государств была в смысле индустриализации, то сегодня обязательства, налагаемые долгом, приводят многие страны к деиндустриализации.

С тех пор великая историческая приверженность этих государств была направлена ​​на социальную интеграцию - между деревней и городом, между побережьем и Сьеррой, между промышленностью и сельским хозяйством и т.д. - сегодня он движется к дезинтеграции. Все это означает, что с 1930-х годов Латинская Америка движется к построению национального государства, сегодня, похоже, собирается его уничтожить.

«Блокирование» перспектив, признаков «широко распространенной аномии», «средневековой» фрагментации, экономической стагнации, потери места в мире - все это может также способствовать формированию регрессивной ситуации. Признавая и подтверждая прогресс в деле демократизации политической культуры и институциональной демократизации, силовые структуры многих латиноамериканских стран могут отступать от того, что Роберт Дал назвал в своей классической Полиархии режимом «олигархов» конкурентоспособной. Если мы сможем рассмотреть эту возможность, мы столкнемся с ситуацией, которая может рассматривать как демократическую институциональную организацию, так и огромную нагрузку на приватизм и корпоратизм, формы поведения, совместимые с «средневековью» и «аномой». «Режим конкурентных олигархов», который Дал идентифицирует в примерах Афин Античности и на юге Соединенных Штатов, сочетает в себе участие некоторых и исключение других: участие аристократов и исключение рабов, участие белых и исключение чернокожих и т.д. для участников механизмы полиархии зарезервированы, поскольку исключенные они резервируют режим принуждения и террора.

Другая, соответствующая зависимому континенту ограниченной индустриализации, массовому и постоянному исключению. Таким образом, автор продолжает: «будущее демократии»зависит от относительного влияния каждого из двух взаимодополняющих и противостоящих аспектов Латиноамериканской ситуации.

Понятно, что «двойные системы» могут принимать самые разные формы. Южная Африка, например, с ее расовым режимом апартеида, представляется чрезвычайно жестким делом. В латиноамериканском контексте нам, безусловно, придется столкнуться с проблемой типологии, которая могла бы различать ситуации, отличающиеся от ситуаций в странах модернизации, таких как Аргентина, Уругвай и Чили. «последние» страны, такие как Бразилия и Мексика; и тех стран, которые столкнулись с «традиционными» революционными ситуациями, такими как Никарагуа и Сальвадор, или странами Андского региона, такими как Колумбия, Боливия и Перу, или такими, как Колумбия, среди многих других ситуаций, которые могут быть выявлены в сложном латиноамериканском сценарии.

Будет сделано много различий, которые будут оправданы в более широком исследовании Латинской Америки перед лицом кризиса, но которые избегают более ограниченных целей этого эссе. Однако нам следует, по крайней мере, указать, насколько нынешний латиноамериканский апартеид отличается от дуализма прошлого. Хотя Латинская Америка всегда характеризовалась режимами исключения, старые олигархические режимы имели хотя бы намерение служить основой для построения относительно интегрированных национальных государств. «Иберийский идеал» «социальной инкорпорации» поддерживался, что, к сожалению, усиливало борьбу, скорее, авторитарными средствами, чем демократическими средствами, в смысле построения национальной экономики и государства, а также в построении общества, которое, в некотором роде, интегрировать «лишенную наследства земли».

В Бразилии до 30 олигархов, где государство Сан-Паулу было регионом федерации, которая представляла как власть, так и современность, олигархи Сан-Паулу изобрели фразу: «Сан-Паулу - это локомотив, который тащит другие вагоны федерации». Этот образ мощной олигархии кофе был, со всем его высокомерием, способом увязки отсталости и современности, приписывая его лидерству. В режимах апартеида именно эта претензия к гегемонии вызывает сомнения.

В случае нескольких латиноамериканских стран, возможно, следует говорить о социальном апартеиде или о процессе эволюции в этом смысле. Реакция правительств на кризис дает понять, что в этих странах даже современные доминирующие группы неспособны укрепить свои особые интересы с другими интересами, которые вместе образуют народы, к которым они принадлежат. Кажется, у него нет обзора нации. Когда у них есть какое-то видение нации, она фактически ограничена небольшой частью настоящей нации. В некоторых случаях он является самым современным и наиболее интегрированным в международные экономические цепи, но обычно отключается от «других вагонов федерации».

Они ограничивают свое мнение о нации критериями, так узко определяемыми международной системой, что в пределе их взгляд на нацию становится полностью доступным. Достигнув этого предела, самые современные доминирующие группы больше не считают себя частью нации, а являются частью мира или международного «блока».

Примером этого является столица, которая исключает себя, мигрируя на Север, в драматическую декапитализацию стран региона. Хотя исключающие аспекты являются самыми драматичными, нельзя не видеть другую сторону монеты, а именно демократизацию. «Двойные» схемы не могут поддерживаться без тенденции к участию. Бразилия, возможно, может быть взята в качестве примера, конечно, не единственного, необычайного роста потенциала организации гражданского общества и способности оказывать давление на участие. В этих странах мы видим в разгар кризиса рекомпозицию общественных отношений.

Ситуация таких стран, как Мексика и Чили, не очень отличается. Этот рост возможностей для политического участия и возможностей для организации гражданского общества означает, как уже отмечалось, увеличение основ демократии в Латинской Америке. И по этой причине, импульс для модернизации стран региона. Но это также означает усиление «корпоратизма», при котором каждая часть общества цепляется за свои особые интересы в ущерб интересам общества в целом. В обществе, пережившем кризис, в долгу и застой, есть обобщение все более жестоких и эксклюзивных способов «спасти себя».