Бухаринский процесс. Процесс над Н.И

Массированные репрессии продолжались два года. Их подлинным окончанием не может считаться январь 1938 г., когда было принято решение ЦК, в котором обличались массовые исключения из партии и аресты, но вина за них еще раз возлагалась на «замаскированного врага», присутствующего в различных организациях. Направленный, вероятно, на то, чтобы приглушить растущую тревогу, этот документ еще отнюдь не знаменовал реальной перемены. Напротив, хотя постановление требовало от парторганизаций индивидуального рассмотре­ния каждого случая исключения из партии, сам Сталин, который, судя по всему, был одним из его авторов, имел обыкновение в этот период одним росчерком пера превращать длинные списки людей в смертные приговоры: называлось 383 списка такого типа, содержавших, по данным одного историка, 44 тыс. фамилий.

Март 1938 г. стал свидетелем третьего и последнего из больших публичных процессов, самого колоссального из всех. Состав обвиняемых на этот раз представлял собой как бы полный разрез старой большевистской партии. Наряду с Бухариным и Рыковым в нем фигурировали деятели других прежних оппозиций (бывшие троцкисты Раковский и Крестинский), экс-шеф НКВД Ягода, бывшие ми­нистры Розенгольц и Чернов, украинец Гринько и узбек Ходжаев, основатель в 1920 г. «младобухарской партии», а затем большевик и глава правительства Узбекистана. Всего на скамье подсудимых оказался 21 человек; некоторые вообще никогда не были причастны ни к какому из оппозиционных течений. Все вместе они, по утвержде­нию обвинения, якобы образовали правотроцкистский блок.

Все пункты обвинительных заключений предыдущих процессов были на этот раз сведены воедино: от шпионажа и тайного сговора с врагом до попытки реставрации капитализма, от убийства Кирова, а также Куйбышева, Горького и Менжинского - деятелей, в отношении которых ни тогда, ни позже не было доказано, что их смерть не была естественной, до организации вредительства всюду и везде, от попыток организовать кулацкие мятежи до намеренного нанесения ущерба целым отраслям промышленности. Все подсудимые и на этот раз признали себя виновными, но процесс не обошелся и без драматических моментов. Крестинский попытался, было, опровергнуть | показания, вырванные у него в тюрьме. Бухарин, который, как. идругие, признался в приписанных ему преступлениях, до конца отвергал самое чудовищное и абсурдное обвинение, будто в 1918 г. в пору Брест-Литовска он замышлял вместе с левыми эсерами убийство Ленина. Отверг он и некоторые другие позорные обвинения, I например участие в убийстве Кирова. Его высказывания на суде - это трагическое переплетение признаний в политической виновности, V оспаривания вменяемых ему преступных фактов, а также тонкой защитительной аргументации, смысл которой порой был достаточно прозрачен: не имея возможности выражаться так, как ему хотелось бы, он все же пытался пролить свет на истинную подоплеку процесса. На приговор это не повлияло: 18 обвиняемых - и Бухарин первым среди них - были осуждены на смерть и расстреляны.

За процессом 1938 г. последовало еще немало месяцев повальных репрессий. Действительная корректировка курса была предпринята только в конце года, когда Ежова убрали из Наркомата внутренних дел. Вскоре он совсем исчез, и все разговоры о нем смолкли, хотя на протяжении двух предшествующих лет его превозносили, как одного из лучших сталинистов. Он был в свою очередь арестован и расстрелян. Этот человечек небольшого роста, почти карлик, со скромными интеллектуальными способностями, играл первую роль в осуществлении террора. Когда он стал неугодным, его уничтожили. Это позволило Сталину создать впечатление, что Ежов-то и был единственным виновником двух чудовищных лет с их «перегибами». Вместе с Ежовым исчез целый ряд следователей и начальников НКВД, безжалостно орудовавших под его началом. Так, немалому числу узников лагерей довелось встретиться лицом к лицу - но уже в роли заключенных - с теми самыми людьми, которые еще недавно были их свирепыми гонителями. Это была последняя волна террора.

Почему Сталину это удалось

Сколько было жертв? Достоверных данных нет. Советские офи­циальные источники безмолвствуют. В разговорах между самими гражданами СССР обычно упоминаются миллионы. Один видный коммунистический деятель Югославии назвал цифру 3 млн. По осторожным подсчетам историка Медведева, по меньшей мере 400- 500 тыс. было расстреляно и от 4 до 5 млн. - арестовано. Западные исследователи называют более высокие цифры. Каковы бы ни были окончательные данные, то была цена абсолютной власти Сталина.

Столь употребительное в те годы выражение «враги народа» должно было бы как будто подтолкнуть нас к якобинской версии террора. Но подобное толкование, хотя и получившее хождение в ту пору, не выдерживает проверки действительностью. В СССР тогда не было ничего похожего на ситуацию «отечество в опасности». Гражданская война была далеко позади. При всех трудностях внутренняя обстановка улучшалась. Судороги коллективизации тоже были уже в прошлом. Тех, по кому ударили репрессии, нельзя было рассматривать как представителей враждебного класса.

Относительно более высокий процент жертв, как мы видели, при­ходился на партию, причем именно на руководящий слой. Поневоле задаешься вопросом: почему же коммунисты не оказали сопротивления? Чтобы ответить, следует, видимо, обратиться к двум главным соображениям.

Партия, которая вверила себя Сталину в 1929 г., была совершенно не подготовлена к отражению сталинского натиска. В представлениях старого большевистского костяка партии все ценности - политические, этические, духовные - были связаны с самой партией, выступавшей в роли высшего и единственного орудия революции. У этого центрального партийного ядра не было поэтому идейного оружия для борьбы с деспотизмом, говорившим от имени партии. Отсюда полная растерянность многих жертв, их неспособность понять события. (Многочисленные свидетельства сходятся в том, что другие категории арестованных, например глубокие приверженцы тех или иных религий, морально лучше выдерживали испытания; более стойкими зарекомендовали себя в тюрьмах также группы непримиримых троцкистов, которые были уничтожены, но после того, как с отчаянным мужеством пытались защищать свое достоинство.)

Подобно множеству советских людей, большинство жертв были убеждены, что ответственность за их преследование лежит не на Сталине. Они думали о заговоре в самом НКВД, о котором не подозревал Сталин61. Но и те, кто обладал достаточной прозорливостью, чтобы понять, откуда исходит удар, - а таких было немало - не решились выступить против вождя, которого они сами подняли на слишком большую высоту. Все последние тщетные попытки сопротивления сводились к запоздалому разоблачению НКВД как главного источника злоупотреблений. Подобный взгляд на вещи содержитсядаже в письме, которое Бухарин оставил жене незадолго до арестав надежде, что оно дойдет до «будущего поколения руководителей % партии», хотя именно Бухарин не питал иллюзий насчет намерений I Сталина. Сам вопрос о ложных признаниях обвиняемых на процессах является составной частью этой более широкой проблемы. Ныне накопилось достаточно свидетельств, благодаря которым можно представить себе, с помощью каких физических и моральных пыток у подсудимых вырывали или навязывали им эти самообвине­ния. Разумеется, то был решающий фактор. Но к нему добавлялось чувство бессилия и - как угадывается во внутренней трагической напряженности последнего слова Бухарина на суде - некое расплывчатое чувство собственной вины за то перерождение политической борьбы, жертвами которого стали, в частности, сами подсудимые.

Здесь мы наталкиваемся на вторую группу соображений. Будучи слишком сильным, чтобы превратиться просто в «передатчик» сталинских директив, руководящий слой партии во второй половине 30-х гг. был слишком слаб, чтобы оказать победное сопротивление. Сердцевина системы сталинского аппарата, этот слой, в отличие от недосягаемого вождя, был прямым участником жестоких битв пре­дыдущего периода повсюду в стране: на него не могло не обращаться то озлобление, которое оставили после себя эти ожесточенные схватки. Его власть усилилась, но ослабли те чувства симпатии и под­держки, которыми он пользовался среди рабочих и крестьян: скудной оказалась его опора в народе.

Сталин знал слабости партийных комитетов и широко использовал их с помощью тезиса о вредительстве. Страна жила еще под бременем многих трудностей, порождавших напряженность. И вот для всех причин недовольства - шла ли речь о катастрофах на про­изводстве или задержках с выдачей зарплаты, очередях перед магазинами или низких доходах колхозников - были найдены козлы от­пущения в виде многих тысяч могущественных вредителей, проникших повсюду. Свой удар Сталин нанес главным образом с помощью ежовской полиции; но вместе с тем он сумел создать слепое общест­венное движение, в котором застарелая злоба и новая ярость вы­плескивались в одном иррациональном порыве. В печати навязчиво повторялись одни и те же темы. Собрания превращались в судилища. Все происходившее - от выражения «враги народа» и до показаний обвиняемых на московских процессах - служило отличной пищей для разжигаемой кампании. В сотнях сельских районов, причем обычно именно в тех, где хуже всего шли дела, устраивались свои «малые» процессы, сообщения о которых попадали только в местную печать. Схема была неизменно одной и той же: главным обвиняемым выступал секретарь райкома, якобы пригревший шпионов и вредителей и потому несущий ответственность за все невзгоды, от которых страдало население.

То, что предпринял Сталин, было безжалостной политической акцией, а не импровизацией параноика. Благодаря этому он, несмотря на репрессии или, быть может, даже с помощью репрессий, смог выступить в качестве защитника народа, стража трудной ценой до­бытых завоеваний, в равной мере бдительно охраняющего их как от внешних, так и от внутренних врагов. Он ликвидировал тем самым все, что могло помешать ему в осуществлении собственной власти. Речь шла, если воспользоваться выражением официальной характеристики, данной в 1962 г. в Москве, «о злоупотреблениях Сталина властью, его произволе и преступных действиях»66, а с учетом всех обстоятельств не будет ошибкой скаэдть - о государственном пе­ревороте.

Со 2-го по 13-е марта 1938 года в Доме Союзов проходил последний из 3-х знаменитых Московских процессов - открытый процесс по делу «Антисоветского право-троцкистского блока».

Дело разбиралось Военной Коллегией Верховного Суда СССР под председательством В. В. Ульриха.
В качестве государственного обвинителя снова выступил прокурор А. Я. Вышинский.

На скамье подсудимых сидели 21 человек.
В том числе:
- бывший председатель коллегии ОГПУ Генрих Ягода и его секретарь Павел Буланов;
- лидеры правых - бывший глава правительства Алексей Рыков и «любимец партии» Николай Бухарин;
- троцкистские лидеры и одновременно немецкие агенты Николай Крестинский и Аркадий Розенгольц;
- троцкистско-японский агент Христиан Раковский;
- ещё двое троцкистских лидеров и немецких агентов – Михаил Чернов и Григорий Гринько;
- польский агент Василий Шарангович;
- 11 других заговорщиков – члены правотроцкистского блока, вредители, террористы и иностранные агенты: Иванов В. И., Зеленский И. А., Бессонов С. А., Икрамов Акмаль, Ходжаев Файзула, 3убарев П. Т., Левин Л. Г., Плетнёв Д. Д., Казаков И. Н., Максимов-Диковский В. А., Крючков П. П.

Все обвиняемые, кроме Левина, Плетнёва и Казакова, от защиты отказались.
Защитником обвиняемых Плетнёва и Казакова выступил член Московской коллегии защитников Н. В. Коммодов.
А защитником обвиняемого Левина - член Московской коллегии защитников И. Д. Брауде.

Что было установлено следствием?

А установлено было вот что:

По заданию разведок, враждебных СССР иностранных государств обвиняемые по настоящему делу организовали заговорщическую группу под названием «право-троцкистский блок».
Блок этот поставил своей целью:
- свержение существующего в СССР социалистического общественного и государственного строя,
- восстановление в СССР капитализма и власти буржуазии,
- расчленение СССР и отторжение от него Украины, Белоруссии, Средне-Азиатских республик, Грузии, Армении, Азербайджана и Приморья.
«Право-троцкистский блок» объединял в своих рядах подпольные антисоветские группы:
- троцкистов,
- правых,
- зиновьевцев,
- меньшевиков,
- эсеров,
- буржуазных националистов Украины, Белоруссии, Грузии, Армении, Азербайджана, Средне-Азиатских республик.
Лишённые всякой опоры внутри СССР, участники «право-троцкистского блока» все свои надежды в борьбе против существующего в СССР общественного и государственного социалистического строя и на захват власти возлагали исключительно на вооружённую помощь иностранных агрессоров. Те обещали оказать заговорщикам эту помощь на условиях расчленения СССР и отторжения от СССР Украины, Приморья, Белоруссии, Средне-Азиатских республик, Грузии, Армении и Азербайджана.
Такое соглашение «право-троцкистского блока» с представителями иностранных государств облегчалось тем, что многие руководящие участники этого заговора, являлись давнишними агентами иностранных разведок, осуществлявшими в течение многих лет шпионскую деятельность в пользу этих разведок.
Это, прежде всего, относится к одному из вдохновителей заговора - Троцкому. Его связь с гестапо была исчерпывающе доказана ещё на процессах «троцкистско-зиновьевского террористического центра» в августе 1936 года и «Параллельного антисоветского троцкистского центра» в январе 1937 года.
Троцкий был связан с германской разведкой уже с 1921 года и с английской «Интеллидженс-Сервис» - с 1926 года.
Обвиняемый Крестинский Н. Н. по прямому заданию врага народа Троцкого вступил в изменническую связь с германской разведкой в 1927 году.
Обвиняемый Розенгольц А. П. - один из руководителей троцкистского подполья - начал свою шпионскую работу для германского генерального штаба в 1923 году, а для английской разведки - в 1926 году.
Обвиняемый Раковский X. Г. - один из ближайших и особо доверенных людей Троцкого - являлся агентом английской «Интеллидженс- Сервис» с 1924 года и японской разведки с 1934 года.
Обвиняемый Чернов М. А. начал свою шпионскую работу в пользу Германии с 1928 года, связавшись с германской разведкой по инициативе и при содействии небезызвестного эмигранта - меньшевика Дана.
Обвиняемый Шарангович В. Ф. был завербован и переброшен польской разведкой для шпионской работы в СССР в 1921 году.
Обвиняемый Гринько Г. Ф. стал шпионом германской и польской разведок в 1932 году.
Руководители «право-троцкистского блока», в том числе обвиняемые Рыков и Бухарин, были полностью осведомлены о шпионских связях своих участников и всячески поощряли расширение этих шпионских связей.
Соглашение «право-троцкистского блока» с иностранными разведками облегчалось также и тем, что некоторые из обвиняемых по настоящему делу заговорщиков являлись провокаторами и агентами царской охранки.
Пробравшись на ответственные посты в Советском государстве, эти провокаторы, однако, не переставали опасаться разоблачения своих преступлений против рабочего класса, против дела социализма. Охваченные постоянным страхом своего разоблачения, эти участники заговора видели свое единственное спасение в свержении Советской власти, ликвидации советского строя, восстановлении власти помещиков и капиталистов, в интересах которых они продавались царской охранке и при власти которых они только и могли чувствовать себя вне опасности.
Так, обвиняемый Зеленский И. А. являлся агентом самарского жандармского управления с 1911 года. С того времени Зеленский под кличками «Очкастый» и «Салаф» систематически информировал жандармское управление о деятельности самарской организации большевиков, получая за это регулярное ежемесячное денежное вознаграждение.
Обвиняемый Иванов свою провокаторскую деятельность начал с 1911 года, когда был завербован тульской охранкой и стал агентом охранки под кличкой «Самарин».
Обвиняемый Зубарев был завербован царской полицией в 1908 году и сотрудничал в ней под кличкой «Василий», «Палии» и «Прохор».
Для достижения своих преступных целей по свержению Советского правительства, захвату власти и восстановлению капитализма в СССР заговорщики по прямым указаниям иностранных разведок:
- вели широкую шпионскую работу в пользу этих разведок,
- организовывали и осуществляли вредительские и диверсионные акты в целях обеспечения поражения СССР в предстоящем нападении на СССР фашистских агрессоров,
- всячески провоцировали ускорение этого нападения фашистских агрессоров,
- а также организовали и осуществили ряд террористических актов против руководителей партии, правительства и выдающихся советских деятелей.
Большинство главарей «право-троцкистского блока» осуществляло свою преступную деятельность по прямому указанию Троцкого и по планам, широко задуманным и разработанным в генеральных штабах некоторых иностранных государств.

Агент германской разведки - видный троцкист обвиняемый Крестинский - на допросе в Прокуратуре Союза ССР 2 декабря 1937 г. заявил:

«На шпионскую связь с немцами я пошёл по прямому заданию Троцкого, который поручил мне начать по этому поводу переговоры с генералом Сектой...»

Другой видный троцкист, один из руководителей антисоветского Троцкистского подполья и активный участник заговора, обвиняемый Розенгольц, уличенный в шпионаже, подтвердив на следствии факт соглашения Троцкого с рейхсвером, показал:

«Моя шпионская деятельность началась ещё в 1923 году, когда по Директиве Троцкого я передал ряд секретных данных командующему рейхсвером Секту и начальнику немецкого генштаба Хассе. В дальнейшем со мной непосредственно связался... посол в СССР гр-н N, которому я периодически передавал сведения шпионского характера.. После отъезда гр-на N я продолжал шпионскую связь с новым послом гр-ном N».

После фашистского переворота в Германии шпионская работа троцкистов приняла ещё более широкий и резко выраженный пораженческий характер.
Обвиняемый Бессонов, по его собственному признанию, принимал активное участие в нелегальных переговорах троцкистов с германскими фашистскими, преимущественно военными, кругами о совместной борьбе против СССР.
Он лично вёл переговоры о поддержке антисоветского заговора с ближайшим сотрудником Розенберга по внешнеполитическому отделу фашистской партии Дайцем.
И был в курсе встреч и переговоров Троцкого с Гессом, Нидермайером и профессором Хаусховером, с которыми Л. Троцкий и достиг соглашения на условиях, о которых говорил Пятаков на судебном процессе по делу антисоветского троцкистского центра.
Обвиняемый Крестинский показал, что во время свидания с Л. Троцким в Меране, в октябре 1933 года, Троцкий заявил ему о необходимости установления более тесной связи с японской разведкой.
Это указание Троцкого было Крестинским передано Пятакову и другим главарям заговора. И те через обвиняемого Раковского и других участников заговора вошли в изменнические сношения с представителями Японии, обязавшимися оказать заговору вооружённую помощь в свержении Советской власти. Взамен за это заговорщики обещали отдать Японии советское Приморье.
Обвиняемый Шарангович, агент польской разведки и один из руководителей антисоветской организации белорусских национал-фашистов, признал, что эта организация вела свою подпольную работу не только по указаниям правых и «право-троцкистского блока», но и по директивам польской разведки.
Обвиняемый Рыков полностью подтвердил наличие изменнической связи правых с фашистской Польшей.
Один из правых непосредственно, другие - через своих сообщников были также связаны с разведками иностранных государств, на помощь которых в своей борьбе против советской власти они только и рассчитывали.
Обвиняемый Бухарин был в курсе переговоров Троцкого с немецкими фашистами. И так же, как и Л. Троцкий, подготовлял поражение СССР и отторжение от СССР Украины, Белоруссии, Приморья, Грузии, Армении, Азербайджана и Средне-Азиатских республик.
Осуществляя свои преступные замыслы, антисоветские заговорщики, по прямым директивам иностранных фашистских разведок, организовали в отдельных республиках, краях и областях Советского Союза разветвлённую сеть диверсионных и вредительских гнезд, охватив ими ряд предприятий промышленности, транспорта, сельского хозяйства и системы товарооборота.
Заключив соглашение с фашистскими кругами о предательском открытии армиями этих фашистских государств наших фронтов во время войны, участники право-троцкистского заговора готовили подрыв материально- технической базы Красной Армии - оборонной промышленности.
Рядом подготавливаемых ими разрушительных диверсионных действий заговорщики рассчитывали во время войны взорвать и уничтожить решающие оборонные предприятия Советского Союза.
Они подготовляли также проведение крушений железнодорожных воинских поездов с массовыми человеческими жертвами.
Они ставили своей задачей парализовать всю хозяйственную жизнь страны, питание армии и снабжение её вооружением.
Целый ряд таких диверсионных и вредительских актов заговорщиками был уже проведён в различных отраслях народного хозяйства.
Материалами следствия и личными показаниями обвиняемых Бухарина, Зубарева, Зеленского и других установлено, что они вели активную подготовку повстанческих кадров, пытаясь охватить, как можно больше районов Советского Союза. При этом в целях максимального расширения повстанческой базы руководители заговора установили контакт и с нелегально действовавшей эсеровской организацией.
Не питая надежд на свержение советского строя методами шпионажа, вредительства, диверсий, кулацких восстаний, право-троцкистские заговорщики, охваченные злобой и ненавистью к СССР, перешли к подготовке
и совершению террористических актов против руководителей Советского правительства и ВКП(б).
Злодейское убийство С. М. Кирова, осуществлённое ленинградским троцкистско-зиновьевским террористическим центром 1 декабря 1934 года, было осуществлено также по решению «право-троцкистского блока».
А. М. Горький, В. Р. Менжинский и В. В. Куйбышев пали жертвами террористических актов, осуществлённых по заданию объединённого центра «право-троцкистского блока».
На основе директивы Л. Троцкого «право-троцкистский блок» принял свое чудовищное решение об убийстве А. М. Горького.
Выполнение этого решения было поручено Ягоде.
В качестве непосредственных исполнителей этого злодейского замысла Ягода привлёк:
- доктора Левина Л. Г. - бывшего домашнего врача
М. Горького,
- проф. Плетнёва Д. Д.,
- секретаря А. М. Горького - П. П. Крючкова и
- своего секретаря Буланова П. П.
Убийства советских деятелей завершили собой круг тягчайших государственных преступлений, при помощи которых «банда презренных отщепенцев нашей родины, провокаторов царской охранки, наймитов иностранных разведок, продавших иностранным капиталистам нашу землю и нашу свободу, стремилась осуществить фашистский план свержения советского строя и восстановления в нашей стране капитализма».
Эти чудовищные преступления не были случайностью ни для троцкистов, ни для правых.
Уже в 1918 году, непосредственно вслед за Октябрьской революцией, в период заключения Брестского мира, Бухарин и его группа так называемых «левых коммунистов» и Троцкий с его группой совместно с «левыми» эсерами организовали заговор против В. И. Ленина как главы Советского правительства.
Бухарин и другие заговорщики имели своей целью сорвать Брестский мир, свергнуть Советское правительство, арестовать и убить В. И. Ленина, И. В. Сталина и Я. М. Свердлова и сформировать новое правительство из бухаринцев, которые тогда для маскировки называли себя «левыми коммунистами», троцкистов и «левых» эсеров.
На суде были допрошены в качестве свидетелей бывшие руководители группы так называемых «левых коммунистов»: Яковлева В. Н., Осинский В. В., Манцев В. Н., а также бывшие члены ЦК партии «левых» эсеров - Камков Б. Д. и Карелин В. А., полностью подтвердившие факты преступной деятельности обвиняемого Бухарина в 1918 году.
Суд заслушал также заключение медицинской экспертизы по вопросу об умерщвлении А. М. Горького, В. В. Куйбышева и В. Р. Менжинского, а также М. А. Пешкова.
Экспертизу давали заслуженный деятель науки профессор Д. А. Бурмин, заслуженный деятель науки профессор П. А. Шерешевский, профессор Д. М. Российский, профессор В. Н. Виноградов и доктор медицинских наук В. Д. Зипалов.

Как пишут М. Сейерс и А. Канн:

«Процесс правотроцкистского блока впервые выявил и разоблачил перед всем миром приёмы «пятой колонны» стран «оси». Вся техника методов скрытой войны – пропаганда, террор, измена в руководящих учреждениях, махинации квислингов, тактика тайной армии, наносящий удар изнутри, - словом, вся сущность стратегии «пятой колонны» держав «оси», руками которой нацисты уже вели подрывную работу в Испании, Австрии, Чехословакии, Норвегии, Бельгии, Франции и других городах Европы и в Америке, была полностью разоблачена».

Посол Дэвис, присутствовавший на процессе, назвал его «ужасающей» судебной, психологической и политической драмой.

«На процессе обнажились все основные пороки и слабости человеческой натуры – эгоистические устремления в их наихудшей форме. Вырисовываются контуры заговора, который чуть не привёл к свержению правительства».

Из обвинительной речи прокурора Вышинского:

«…С каждым днём и с каждым часом развёртывавшееся судебное следствие по настоящему делу показывало все больше и больше, все страшнее и страшнее цепь позорных, небывалых, чудовищных преступлений, совершённых подсудимыми, всю отвратительную цепь злодеяний, перед которыми меркнут и тускнеют злодейства самых закоренелых, самых гнусных, самых разнузданных и подлых преступников.
В самом деле, какой судебный процесс из всех тех, которых, в силу условий классовой борьбы и ожесточённого сопротивления делу социализма со стороны наших врагов, прошло у нас за последнее время немало, может сравниться с нынешним процессом по чудовищности, наглости и цинизму преступлений, совершённых этими господами!
В каком другом процессе удалось вскрыть и обнаружить с такой силой и глубиной подлинную природу этих преступлений, с такой силой сорвать с лица негодяев их коварные маски и показать всему нашему народу и всем честным людям всего мира звериное лицо международных разбойников, искусно и умело направляющих руку злодеев против нашего мирного социалистического труда, воздвигнувшего новое, счастливое и радостно-цветущее социалистическое общество рабочих и крестьян!
…на этом процессе с исключительной тщательностью и точностью показано, доказано, установлено, что правые, троцкисты, меньшевики, эсеры, буржуазные националисты и так далее и тому подобное являются не чем иным, как беспринципной, безыдейной бандой убийц, шпионов, диверсантов и вредителей.
…Троцкисты и бухаринцы, то есть «право-троцкистский блок», верхушка которого сидит сейчас на скамье подсудимых, это - не политическая партия, не политическое течение, это банда уголовных преступников и не просто уголовных преступников а преступников, продавшихся вражеским разведкам, преступников, которых даже уголовники третируют, как самых падших, самых последних, презренных, самых растленных из растленных.
Так называемый «право-троцкистский блок» - это организация шпионажа, диверсий, вредительства, политических убийств и распродажи своей родины врагам.
У блока нет ничего идейного, ничего, так сказать, «духовного», ничего идеологического. Что когда-то в какой-то мере у некоторых из участников этого блока было, то давным-давно растеряно, утрачено, давным-давно исчезло, истлело в смрадном, отвратительном шпионском подполье.
…Блок - это агентура иностранных разведок. Члены блока и его руководители вроде Троцкого, который не сидит здесь на скамье подсудимых, Бухарина, Рыкова, Ягоды, Крестинского, Розенгольца и рядовые его члены вроде Зубарева, Максимова-Диковского и других - это рабы этих разведок, это невольники своих хозяев.
…«Право-троцкистский блок» - это не политическая группировка, это банда разведчиков, агентов иностранных разведок.
…«Право-троцкистский блок», сидящий сейчас на скамье подсудимых, - как это со всей очевидностью показало судебное следствие, - это лишь передовой отряд международного фашизма, это свора палачей и подпольных убийц, при помощи которых орудует фашизм в разных странах, в первую очередь в Испании и Китае.
…Бухарины и Рыковы, Ягоды и Булановы, Крестинские и Розенгольцы, Икрамовы, Шаранговичи, Ходжаевы и другие - это та же пятая колонна, это тот же ПОУМ, это тот же Ку-клукс-клан. Это один из отрядов фашистских провокаторов и поджигателей войны, действующих на международной арене.
…Перед всем миром разоблачается теперь презренная, предательская, бандитская деятельность Бухариных, Ягод, Крестинских, Рыковых и прочих право-троцкистов. Они продавали родину, торговали военными тайнами её обороны, они были шпионами, диверсантами, вредителями, убийцами, ворами, - и все для того, чтобы помочь фашистским правительствам свергнуть Советское правительство, свергнуть власть рабочих и крестьян, восстановить власть капиталистов и помещиков, расчленить страну советского народа, отторгнуть национальные республики и превратить их в колонии империалистов.
Таков был приказ их хозяев, и они выполняли этот приказ как могли, стараясь изо всех сил.
Они старались из всех сил поджечь наш родной дом с четырёх концов, торопились открыть ворота врагу, чтобы дорваться до власти, хотя бы ценой иудиной измены, чтобы уничтожить плоды героического труда нашего народа, построившего новое, социалистическое общество, чтобы вернуть власть помещиков и капиталистов, на которых эти предатели работали не покладая рук.
Таковы эти люди, таковы их планы и расчеты, таковы их позорные и чудовищные преступления.
…В свете фактов, установленных на этом процессе, становится ясной и понятной вся преступная деятельность троцкистов и бухаринцев, скрывавших под искусной личиной своё настоящее лицо заклятых врагов советского народа…
Маска сорвана. Их настоящее лицо, их действительный облик ясен теперь каждому. Каждому ясны и их позорные дела, как ясен их жалкий, позорный удел.
…Нет слов, чтобы обрисовать чудовищность совершённых подсудимыми преступлений. Да и нужны ли, спрашиваю я, ещё какие-нибудь для этого слова? Нет, товарищи судьи, эти слова не нужны. Все слова уже сказаны, всё разобрано до мельчайших подробностей. Весь народ теперь видит, что представляют собой эти чудовища.
Народ наш и все честные люди всего мира ждут вашего справедливого приговора. Пусть же ваш приговор прогремит по всей нашей великой стране, как набат, зовущий к новым подвигам и к новым победам! Пусть прогремит ваш приговор, как освежающая и всеочищающая гроза справедливого советского наказания!
Вся наша страна, от малого до старого, ждёт и требует одного: изменников и шпионов, продававших врагу нашу родину, расстрелять, как поганых псов!
Требует наш народ одного: раздавите проклятую гадину!»

12 марта 1938 года с последним словом выступила часть обвиняемых.
Это их покаяние. Перед страной и перед историей. Возможно – перед совестью, если она конечно у них была…

Последнее слово подсудимого Бухарина:

«Гражданин Председательствующий и граждане судьи! Я совершенно согласен с гражданином Прокурором насчёт значения процесса, на котором вскрыты наши злодейские преступления, совершённые «право-троцкистским блоком», одним из лидеров которого я был и за всю деятельность которого я несу ответственность.
Мы, подсудимые, сидим по другую сторону барьера, и этот барьер отделяет нас от вас, граждане судьи. Мы очутились в проклятых рядах контрреволюции, стали изменниками социалистической родины. В самом начале процесса на вопрос гражданина Председательствующего: признаю ли я себя виновным, я ответил признанием.
Ещё раз повторяю, я признаю себя виновным в измене социалистической родине, самом тяжком преступлении, которое только может быть, в организации кулацких восстаний, в подготовке террористических актов, в принадлежности к подпольной антисоветской организации. Я признаю себя, далее, виновным в подготовке заговора «дворцового переворота». Это суть вещи, сугубо практические. Я говорил и повторяю сейчас, что я был руководителем, а не стрелочником контрреволюционного дела. Из этого вытекает, как это всякому понятно, что многих конкретных вещей я мог и не знать, что их я действительно и не знал, но это ответственности моей не снимает.
Я признаю себя ответственным и политически, и юридически за пораженческую ориентацию, ибо она господствовала в «право-троцкистском блоке», хотя я утверждаю:
а) лично я на этой позиции не стоял,
б) фраза об открытии фронта принадлежала не мне, а это был отзвук моего разговора с Томским,
в) если Рыков впервые услыхал эту фразу от меня, то это, повторяю, был отзвук разговора с Томским.
Но я считаю себя ответственным за величайшее и чудовищное преступление перед социалистической родиной и всем международным пролетариатом. Я считаю себя, далее, и политически, и юридически ответственным за вредительство, хотя я лично не помню, чтобы я давал директивы о вредительстве. Об этом я не говорил. Я положительно разговаривал один раз на эту тему с Гринько. Я ещё в своих показаниях говорил, что я в своё время Радеку заявил, что считаю этот способ борьбы малоцелесообразным. Однако гражданин государственный обвинитель представляет меня в роли руководителя вредительства.
Гражданин Прокурор утверждает, что я наравне с Рыковым был одним из крупнейших организаторов шпионажа. Какие доказательства? Показания Шаранговича, о существовании которого я и не слыхал до обвинительного заключения. Мне предъявляется контекст Шаранговича, по которому выходит, что я чуть ли не вырабатывал вредительский план.
Ходжаев утверждает, что я ему советовал связаться с английским резидентом, а Икрамов говорит, будто я ему заявил, что Туркестан является лакомым кусочком для Англии. В действительности дело было совсем не так. Ходжаеву я говорил о том, что нужно использовать противоречия между империалистическими державами, и в глухой форме поддерживал мысль о независимости Туркестана.
Я, однако, признаю себя виновным в злодейском плане расчленения СССР, ибо Троцкий договаривался насчёт территориальных уступок, а я с троцкистами был в блоке. Это факт, и это я признаю.
Я категорически отрицаю свою причастность к убийству Кирова, Менжинского, Куйбышева, Горького и Максима Пешкова. Киров, по показанию Ягоды, был убит по решению «право-троцкистского блока». Я об этом не знал.
Я хочу коротко объяснить факты своей преступной деятельности и своё раскаяние в своих злодеяниях.
Я уже указывал при даче основных показаний на судебном следствии, что не голая логика борьбы погнала нас, контрреволюционных заговорщиков, в то зловонное подполье, которое в своей наготе раскрылось за время этого процесса. Эта голая логика борьбы сопровождалась перерождением идей, перерождением психологии, перерождением нас самих, перерождением людей. Исторические примеры таких перерождений известны. Стоит назвать имена Бриана, Муссолини и так далее. И у нас было перерождение, которое привело нас в лагерь, очень близкий по своим установкам, по своеобразию к кулацкому преторианскому фашизму.
Я около 3 месяцев запирался. Потом я стал давать показания. Почему? Причина этому заключалась в том, что в тюрьме я переоценил всё своё прошлое. Ибо, когда спрашиваешь себя: если ты умрёшь, во имя чего ты умрёшь? И тогда представляется вдруг с поразительной яркостью абсолютно чёрная пустота. Нет ничего, во имя чего нужно было бы умирать, если бы захотел умереть, не раскаявшись. И, наоборот, всё то положительное, что в Советском Союзе сверкает, всё это приобретает другие размеры в сознании человека. Это меня, в конце концов, разоружило окончательно, побудило склонить свои колени перед партией и страной.
Я обязан здесь указать, что в параллелограмме сил, из которых складывалась контрреволюционная тактика, Троцкий был главным мотором движения. И наиболее резкие установки - террор, разведка, расчленение СССР, вредительство - шли в первую очередь из этого источника.
Я aприори могу предполагать, что и Троцкий, и другие мои союзники по преступлениям, и II Интернационал, тем более потому, что я об этом говорил с Николаевским, будут пытаться защищать нас, в частности, и в особенности меня. Я эту защиту отвергаю, ибо стою коленопреклонённым перед страной, перед партией, перед всем народом. Чудовищность моих преступлений безмерна, особенно на новом этапе борьбы СССР. С этим сознанием я жду приговора. Дело не в личных переживаниях раскаявшегося врага, а в расцвете СССР, в его международном значении».

Из последнего слова подсудимого Рыкова:

«В своём последнем слове я подтверждаю то признание в своих чудовищных преступлениях, которое я сделал на судебном следствии. Я изменил родине. Эта измена выразилась в сношениях с заклятыми врагами советов, в ставке на поражение. В своей борьбе «право-троцкистский блок» использовал весь арсенал всех средств борьбы, которые когда-либо применялись заговорщическими организациями.
Я был не второстепенное лицо во всей этой контрреволюционной организации. Мы подготовляли государственный переворот, организовывали кулацкие восстания и террористические ячейки, применяли террор как метод борьбы. Я организовывал с Нестеровым на Урале специальную террористическую организацию. Я в 1935 году давал задания по террору Котову, возглавлявшему террористическую организацию в Москве, и так далее и тому подобное.
Но государственным обвинителем выдвинуто против меня обвинение в преступлении, в котором я непосредственного участия не принимал и которое признать не могу. Это обвинение в вынесении решения или в даче директивы об убийстве Кирова, Куйбышева, Менжинского, Горького, Пешкова. Совершенно несомненно, что наша ставка на террор, защита террора не могла не оказать влияния на совершение этих убийств. Если бы террор, как метод, не признавался, если бы мы его не защищали, то не произошло бы убийства этих людей. В этой части я ответственность должен нести.
Тут подробно были изложены те улики, которые по этому поводу выдвигаются против меня, они покоятся на заявлении Ягоды, который ссылается на Енукидзе. Ничего более, уличающего меня, не было приведено на судебном следствии. Судебное следствие не располагает иными материалами. Некоторые из людей, из членов организации, которые имели прямое отношение к этим убийствам, встречались со мной; я себе задаю вопрос, если они знали, что я давал указания или участвовал в качестве руководителя убийства, почему никто из них ни разу, ни одним словом не обмолвился со мной по этому вопросу? Этого не было.
Убийство Кирова было предметом обсуждения двух судебных разбирательств. Перед судом прошли и непосредственные участники, и организаторы, и руководители этого убийства. Я не помню, чтобы тогда было названо моё имя.
Государственный обвинитель во второй части своего обвинения меня по этому поводу пришёл к выводу, что моё участие в этих убийствах доказано показаниями Ягоды. Я должен сказать, что я не могу отрицать того, что государственный обвинитель, исходя из всей суммы моей контрреволюционной деятельности, имеет основание подозревать меня в этих убийствах. Но одних логических построений недостаточно, мне кажется, для того, чтобы обвинить человека, правда уличённого, уличённого в необычайно тяжёлых преступлениях, чтобы его обвинить ещё в этих убийствах».

13 марта был объявлен приговор.
Все подсудимые были признаны виновными.
Троих – Плетнёва, Бессонова и Раковского – суд приговорил к лишению свободы.
Остальные, за измену Родине в форме шпионажа, вредительство, диверсии и террористические акты, были приговорены к расстрелу с конфискацией имущества…
Приговор в отношении осужденных к расстрелу, ввиду отклонения Президиумом Верховного Совета СССР их ходатайства о помиловании, 15 марта 1938 года был приведён в исполнение…

В 1988 году все осужденные по этому делу (кроме Ягоды) были полностью реабилитированы.

Весной 1938 года на головы видных советских руководителей посыпались страшные обвинения

В 1988 году Николай Бухарин и Алексей Рыков были посмертно восстановлены в КПСС. Давайте вспомним, за что их в свое время выгнали из партии.

Пой, контрреволюция

Бухарин, Рыков и Томский были главными обвиняемыми на открытом процессе по делу так называемого правотроцкистского антисоветского блока. Это было не первое их столкновение со Сталиным и его приверженцами – но именно во время процесса стало ясно, на чьей стороне сила. А сила была на стороне Сталина и Ежова ; против поощряемой ими клеветы приемов ни у кого не было.

Так, в августе 1936-го в ходе процесса над «Антисоветским объединенным троцкистско-зиновьевским центром» Зиновьев с Каменевым неожиданно для всех дали показания, согласно которым Рыков, Бухарин и Томский участвовали в контрреволюционной деятельности.

Томский сломался первым, не выдержав травли; в августе того же года, прочитав о происходящем в «Правде», он покончил с собой, не дожидаясь, пока его арестуют – застрелился на своей даче в подмосковном Болшево. В прощальном письме, обращенном к Сталину, он убеждал его не верить «наглой клевете Зиновьева».

Неправда в «Правде»

За Рыковым и Бухариным постоянно следили. Их уже сидящих и сосланных соратников возвращали из лагерей и ссылок обратно в столицу и там допрашивали по всем законам сталинского времени; многие под пытками оговаривали опальных большевиков, о чем Ежов не уставал информировать Сталина.

На февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года Ежов со всей уверенностью заявил, что им получены показания, согласно которым Рыкова и Бухарина можно считать виновными. Сталин немедленно предложил вывести обоих из кандидатов в члены в ЦК.

Вскоре их также исключили из коммунистической партии, а позже арестовали.

Бить Рыкова

После ареста дело Рыкова и Бухарина начали раскручивать весьма стремительно – не брезгуя характерными для той эпохи методами. «Бить Рыкова» – такая запись сохранилась в записной книжке Ежова.

«Теперь я думаю, что нынешние диверсанты, каким бы флагом они ни прикрывались, троцкистским или бухаринским, давно уже перестали быть политическим течением в рабочем движении, – высказывается Сталин по делу вчерашних революционеров. – Они превратились в беспринципную и безыдейную банду профессиональных вредителей, шпионов, убийц».

К тому времени как начало работать открытое заседание суда, Рыков и Бухарин отсидели на Лубянке больше года. Все это время пропаганда делала из них врагов народа, служащих иностранной разведки, террористов; все это время не прекращались их пытки и пытки их товарищей.

Все заключенные в результате ежовских «методов убеждения» признали свою вину – как диверсанты, стремящиеся уничтожить сельское хозяйство и промышленность страны, как организаторы убийств Кирова, Менжинского, Куйбышева, Горького , как участники покушения на Ежова. Бухарина даже «убедили» признаться в том, что в столовой он подсыпал в блюда толченое стекло.

Слова не нужны

Прокурор Вышинский , выступая на суде, заявил: слов, чтобы описать чудовищность подобных преступлений у него нет – да слова, собственно, и не нужны.

Так Сталин расправился с теми, кого считал своими конкурентами за власть. Нелепость обвинений, предъявленных арестованным, только доказывала, какая безграничная власть находится в руках вождя.

15 марта 1938 года Николай Бухарин, Алексей Рыков и еще 19 государственных деятелей были расстреляны.

Наступил роковой день 27 февраля 1937 года. Вечером позвонил секретарь Сталина Поскребышев и сообщил Н.И., что ему надо явиться на пленум.

Стали прощаться. Трудно описать состояние Ивана Гавриловича . Обессиленный страданиями за сына, старик больше лежал. В минуты прощания у него начались судороги: ноги то непроизвольно поднимались высоко вверх, то падали на кровать, руки дрожали, лицо посинело. Казалось, жизнь его вот- вот оборвется. Но стало легче, и Иван Гаврилович слабым голосом спросил сына.

Что происходит, Николай, что происходит? Объясни! Н.И. ничего не успел ответить, как вновь зазвонил телефон.

Вы задерживаете пленум, вас ждут, - напомнил Поскребышев, выполняя поручение своего Хозяина. Не могу сказать, что Н.И. особенно торопился. Он успел еще проститься с Надеждой Михайловной . Затем наступил и мой черед.

Непередаваем трагический момент страшного расставания, не описать ту боль, что и по сей день живет в моей душе. Н.И. упал передо мной на колени и со слезами на глазах просил прощения за мою загубленную жизнь; сына просил воспитать большевиком, "обязательно большевиком!", дважды повторил он свою просьбу, просил бороться за его оправдание и не забыть ни единой строки его письма. Передать текст письма в ЦК, когда ситуация изменится, "а она обязательно изменится, сказал Н.И., - ты молода, и ты доживешь. Клянись, что ты это сделаешь!" И я поклялась.

Затем он поднялся с пола, обнял, поцеловал меня и произнес взволнованно:

Смотри, не обозлись, Анютка, в истории бывают досадные опечатки, но правда восторжествует! От волнения меня охватил внутренний озноб, и я почувствовала, что губы мои дрожат. Мы понимали, что расстаемся навсегда. Н.И. надел свою кожаную куртку, шапку-ушанку и направился к двери.

Смотри, не налги на себя, Николай! - только это смогла я сказать ему на прощание.

Проводив Н.И. в "адово чистилище", я едва успела прилечь, как явились с обыском. Сомнений не было Н.И. арестован.

Пришел целый отряд, человек 12-13, один из них врач в форме НКВД и в белом халате. Обыск с врачом... Небывалый случай! Вот как гуманно... Обыском руководил Борис Берман , в то время начальник следственного отдела НКВД , позже он был расстрелян . Берман пришел точно на банкет - в шикарном черном костюме, белой рубашке, кольцо на руке с длинным ногтем на мизинце. Его самодовольный вид внушал отвращение. Он вошел ко мне в комнату и первое, что спросил:

Оружие есть?

Есть, - ответила я и протянула руку к ящику ночного столика, стоящего возле кровати, чтобы достать револьвер, тот самый, с надписью: "Вождю пролетарской Революции от Клима Ворошилова". Вдруг Берман властно схватил меня за руку, не иначе как из опасения, что я выстрелю в него, сам взял револьвер из ящика, прочел надпись и ухмыльнулся, очевидно, потому, что обнаружил неожиданный трофей, о котором, надо думать, Хозяину будет доложено.

Еще оружие есть?

Есть. - Было еще немецкое охотничье ружье, привезенное в 20-е годы А.И. Рыковым из Берлина в подарок Н.И.. Затем Берман попросил показать, где хранится архив Бухарина. Я решила уточнить, что он подразумевает под архивом. Оказалось, абсолютно все. Я направилась вместе с ним в кабинет, прошла через комнату Ивана Гавриловича, возле него сидел врач. В кабинете застала толпу мужчин и двух женщин. Все принялись за работу. Из сейфа вытащили протоколы заседаний Политбюро, стенограммы пленумов ЦК, опустошили все ящики письменного стола, шкафы с документами, связанными с многолетней работой Бухарина в "Правде", Коминтерне, НИСе, "Известиях". Забраны были книги, брошюры, написанные Бухариным, его опубликованные речи. Из комнаты, где мы провели вместе последние мучительные месяцы, взяли папку с письмами Ленина, черновой набросок программы партии - проект ее был принят на VIII съезде РКП(б) в 1919 году.

Обнаружили в ящике стола и несколько писем Н.И., адресованных мне, с интересными описаниями явлений природы, которые я получила еще в детстве... Изъят был рукописный текст и перепечатанный на машинке экземпляр поэмы, посвященной памяти Серго Орджоникидзе. Как я ни просила Бермана оставить принадлежащие мне письма и рукописный текст поэмы - "документы, к следствию отношения не имеющие" - так я мотивировала (а впрочем, что имело отношение к тому позорному "следствию"?), - мне было в этом отказано.

Так было забрано все, все до клочка. Сваливали в огромную кучу, которая называлась "архив" и горой возвышалась в кабинете. Варварски уничтожались следы честной и бурной деятельности Н.И., чтобы стереть с лица земли образ действительного Бухарина и заменить его тем, оболганным, что предстал на процессе, да и то не таким, как хотелось бы Сталину и его угодливым слугам. Затем подогнали к черному ходу грузовую машину, наполнили ее доверху (я видела это из окна кухни) и увезли, очевидно, в НКВД.

Берман, две женщины и несколько мужчин остались. Началась унизительная процедура: личный обыск. Подняли Ивана Гавриловича с постели, он стоял подавленный и потрясенный. Дрожал от волнения, когда шарили в его карманах, перевернули все в кровати. Не видела, как обыскивали Надежду Михайловну. Зашли в комнату, где находился ребенок с няней. Няня Паша была настроена воинственно, не давала себя обыскивать, толкнула сотрудницу НКВД и крикнула. "Шукайте! Шукайте! Ничего здеся не найдите, бесстыдники!" Ребенок безмятежно спал. Пытались подойти к его кровати, но я решительно воспрепятствовала. Коляску, впрочем, обыскали.

Меня личный обыск миновал, я как была в ночной рубашке, так и оставалась в ней до конца. Но кровати - и мою, и Н.И. - тщательно проверили.

Ближе к двенадцати ночи я услышала шум, доносившийся из кухни, и пошла посмотреть, что там происходит. Картина, представшая перед моими глазами, ошеломила меня. Оказывается, "сотрудники" проголодались и устроили пир. Расположились на полу, мест за кухонным столом всем не хватило. На расстеленной вместо скатерти газетной бумаге я увидела огромный окорок, колбасу. На плите жарили яичницу. Раздавался веселый смех. От ужаса я поскорей удалилась в свою комнату, и сразу же пришли на память только-только заученные слова из письма Н.И..

"В настоящее время в своем большинстве так называемые органы НКВД - это переродившаяся организация безыдейных, разложившихся, хорошо обеспеченных чиновников..." Эти-то исполнители, но кто их растлил? Вслед за мной в комнату вошел Берман и пригласил поужинать с ними.

Вы же ничего не ели, Анна Михайловна, может, и вы решили объявить голодовку по примеру Бухарина? - спросил Берман.

Я ответила дерзко:

Голодовку объявлять я не собираюсь, но с вами ни за один стол, ни на один пол не сяду.

Берман иронически улыбнулся и сообщил мне, что он нас покидает, остаются только "ребята-сотрудники". Я спросила, у кого я могу узнать о Н.И. "У меня и узнаете..." - легко согласился Берман, назвал свою фамилию, дал телефон - так я узнала, что он Берман.

Хорошо закусив, "сотрудники" запели. Комната Ивана Гавриловича была ближе к кухне. Каково ему было все это слушать? Опасаясь, что веселая компания разбудит ребенка, я зашла в кухню, чтобы их угомонить. "Сотрудники" и не подумали извиниться, но, к радости моей, сообщили, что уходят. В квартире воцарилась тишина. Однако ушли не все - женщины остались. Им было поручено перелистать все книги в библиотеке Бухарина в надежде, что, возможно, в книгах обнаружат что-либо порочащее его.

Перелистывание страниц длилось сутки. Я не раз забегала в кабинет и в огромную мрачную комнату со сводчатыми потолками, где стояли стеллажи с книгами. Утомленные женщины не переставая листали, листали и листали книги. Сомневаюсь, чтобы они могли перелистать их все. Уходя, шкафы с книгами они опечатали.

Я несколько дней лежала как мертвая. Наступила реакция после длительного нервного напряжения. Еще долго мучил меня воображаемый шелест.

Дальнейшие подробности мне стали известны от жен, мужья которых присутствовали на пленуме и были арестованы после Бухарина, но расстреляны до него. Сведения я получила главным образом от Сарры Лазаревны Якир , Нины Владимировны Уборевич и жены Чудова, Людмилы Кузьминичны Шапошниковой . Все трое рассказали мне одно и то же.

Поэтому предполагаю, что информация точна. Решение комиссии было оглашено в присутствии Бухарина и Рыкова, после чего они были арестованы и уведены с пленума под конвоем. Решение гласило: "Из ЦК вывести, из партии исключить, арестовать, следствие продолжить". Оно носило приказной характер: не было обсуждено и проголосовано пленумом.

Вряд ли обвиненные в предательстве Бухарин и Рыков смогли сказать свое последнее слово. Сомневаюсь, чтобы им была предоставлена трибуна. Слышала, что, уходя в тюрьму, они ограничились лишь репликами о своей невиновности.

Многие интересовались, были ли на февральско-мартовском Пленуме выступления в защиту Бухарина и Рыкова. Могу с уверенностью сказать, что в присутствии Бухарина таких выступлений не было, об этом мне рассказывал сам Н.И.

Как вели себя члены ЦК, когда и Бухарин, и Рыков ждали решения комиссии и на пленуме отсутствовали, как вели себя после их ареста, мне знать не дано. После моего возвращения в Москву просочились слухи из различных источников, будто бы в защиту Бухарина и Рыкова на февральско- мартовском Пленуме выступили П.П. Постышев , в то время секретарь ЦК КП(б)У , и Г.Н. Каминский , наркомздрав РСФСР .

Они требовали доставить на пленум осужденных, но оставшихся в живых после недавно прошедшего процесса Г.Я. Сокольникова и К.Б. Радека и устроить им перекрестный допрос - очные ставки в присутствии собравшегося пленума. Однако Сталин счел излишним вызывать на пленум осужденных "врагов народа", заявив при этом, что очные ставки Бухарина с Сокольниковым и Радеком были проведены в присутствии многих членов Политбюро (Сокольников не вызывался на очную ставку в Политбюро.

С кем и где проходили очные ставки А.И. Рыкова, мне неизвестно. - А.Л.) и что Сокольников и Радек подтвердили свои показания против Бухарина. И если члены ЦК доверяют своему Политбюро, повторные очные ставки не нужны. Так Сталин отверг предложение Постышева и Каминского.

Насколько эта информация точна, не решаюсь сказать. Момент был упущен, большинство членов ЦК были обречены. Постышеву и Каминскому осталось жить недолго. (Слышала от репрессированных жен бывших сотрудников НКВД, что арестованный Каминский, когда его вели на допрос, во весь голос крикнул: "Товарищи, провокация!")

Полагаю, что приведенные выше "два слова" из речи Сталина были произнесены на февральско-мартовском Пленуме 1937 года уже после ареста Бухарина, чтобы не потерять возможность дальнейшего воздействия на него. Долгие годы хранила я в памяти письмо-завещание Н.И. Будучи в ссылке, я несколько раз записывала письмо, но, опасаясь, что оно будет обнаружено, вновь уничтожала. Лишь в 1956 году после XX съезда КПСС в очередной раз записанный текст уничтожен не был. Он хранится у меня до сих пор на уже пожелтевших от времени листах. См. Письмо Н.И. Бухарина

В 1961 году письмо впервые было передано в ЦК КПСС. В тот период, когда в Комитете партийного контроля пересматривались большевистские процессы, меня не один раз туда вызывали. Мне было сказано, что вопрос о реабилитации Н.И. Бухарина будет решен в ближайшем будущем. По неизвестной мне причине этого тогда не произошло.

С просьбой о реабилитации Н.И. Бухарина я обращалась многократно к ответственным партийным руководителям и в высшую партийную инстанцию Президиумы съездов КПСС. Но безрезультатно.

В письме на имя Генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева в адрес Президиума XXVII съезда КПСС я, в частности, писала:

"Что же сделали с Бухариным? Его пропустили через прокрустово ложе, которое отличается от знаменитого мифологического ложа своим техническим совершенством. Это сталинское ложе! Оно как магнитом выловило и отсекло от Бухарина все то, что связывало его с коммунистической партией и ленинизмом; оно выхолостило его революционную душу, отлучило от социализма. Отняло все его достоинства, замазало грязью все те нравственные и интеллектуальные качества, за которые его любили в партии. Оно, это сталинское ложе, отобрало у Бухарина любовь Владимира Ильича, "любимым сыном Ленина" называли товарища Бухарина знавшие отношение Ленина к нему. "Золотое дитя революции" - называл Ленин Бухарина, что было известно в партийных кругах, и я сама это слышала в детстве из уст Владимира Ильича.

Оно, это сталинское ложе, отняло у Бухарина чувство неизмеримой любви. преданности и глубочайшего уважения и преклонения перед гением Ленина, перед Лениным - вождем, перед Лениным - человеком и другом своим.

Оно, это сталинское ложе, оставило Бухарину только сухой перечень ошибок, мнимых и действительных, совершенных им на большом (тридцатилетнем) и честном революционном пути, по которому он смело вез "воз истории", открыто выражая мысли вслух для обсуждения, для полемики между товарищами, во имя единой цели, во имя торжества идеи, объединявшей его с Лениным...

На ваших партийных билетах написаны слова Ленина. "Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи" Действуйте соответственно этим качествам! Думаю, что вы, как руководители партии, имеете лишь одну возможность ответа на мое заявление - ответить положительно".

Мне стоило огромных усилий пронести в своей памяти сквозь долгие годы тюрем, ссылок и лагерей текст письма Н.И. Бухарина "Будущему поколению руководителей партии". Хочется верить, что этим поколением будете вы".

Полувековая дистанция отделяет меня от описанных драматических событий. Я заканчиваю писать эти строки, когда Николай Иванович наконец посмертно восстановлен в партии. Я счастлива, что дожила до этого дня. Справедливость восторжествовала. Но ничто не померкло в моей памяти. И по сей день живут в душе слова Бухарина, обращенные в будущее: "Знайте, товарищи, что на том знамени, которое вы понесете победоносным шествием к коммунизму, есть и моя капля крови!"

В кошмарной атмосфере бессудных расстрелов и безотчётного ужаса, охватившего всю страну, энергично шла подготовка третьего московского процесса, на который надлежало вывести последнюю группу старых большевиков, сподвижников Ленина. Сталинские инквизиторы орудовали теперь более уверенно. Во-первых, их методы прошли успешную проверку на двух первых процессах. Во-вторых, психоз всеобщего страха, порождённый массовым террором этих лет, вооружил следователей дополнительными средствами воздействия на обвиняемых.

Теперь, когда требовалось сломить их волю, угрозы заметно преобладали над обещаниями. Если во время подготовки двух предыдущих процессов ещё не все арестованные верили, что Сталин может привести в исполнение дикие угрозы, относящиеся к их детям, то теперь никто из обвиняемых не сомневался в серьёзности таких угроз. Чтобы на этот счёт не оставалось иллюзий, Ежов распорядился подсаживать в каждую тюремную камеру под видом арестованных агентов НКВД. Эти агенты должны были рассказывать другим заключённым истории о том, как десяти- двенадцатилетних детей выводили на расстрел вместе с родителями. В садистской атмосфере моральных пыток, расстрелов и самоубийств можно было поверить всему.

Здесь мне хотелось бы упомянуть несколько действительных фактов, относящихся к судьбе детей старых большевиков. Помню, осенью 1937 года до иностранных сотрудников НКВД дошёл слух, что Ежов приказал руководителям управлений НКВД в периферийных областях страны арестовывать детей расстрелянных партийцев и выносить им приговоры на основе тех же статей Уголовного кодекса, которые были применены к их родителям. Слух представлялся настолько невероятным, что ни я, ни мои товарищи не принимали его всерьёз. Действительно, как можно было поверить тому, что Сталин сможет обвинить десяти- двенадцатилетних детей в заговоре с целью свержения советского правительства? Впрочем, слухи были очень упорными и доходили до нас вновь и вновь, притом через хорошо информированных людей.

Мне не удалось тогда получить конкретные сведения о судьбе детей казнённых партийцев, а после моего разрыва со сталинщиной вообще было трудно рассчитывать, что когда-нибудь ко мне в руки попадут эти данные. Но жизнь полна неожиданностей – ситуация в какой-то степени прояснилась довольно скоро, притом вполне открыто, с помощью официальной советской печати.

В конце февраля 1939 года в советских газетах появилось сообщение об аресте некоего Лунькова, начальника управления НКВД в Ленинске-Кузнецке, и его подчинённых за то, что они арестовывали малолетних детей и вымогали у них показания, будто те принимали участие в заговоре с целью свержения советского правительства. Согласно этому сообщению, детей держали в переполненных камерах, вместе с обычными уголовниками и политическими заключёнными. В газетах был описан случай, когда десятилетний мальчик, по имени Володя, в результате допроса, длившегося всю ночь, сознался, что в течение трёх лет состоял в фашистской организации.

Один из свидетелей обвинения на суде показывал:

– Мы спрашивали ребят, например, откуда им известно, что такое фашизм. Они отвечали примерно так: "Фашистов мы видели только в кино. Они носят белые фуражки". Когда мы спросили ребят о троцкистах и бухаринцах, они ответили: "Этих людей мы встречали в тюрьме, где нас держали".

Раз дети встречались с троцкистами и бухаринцами в тюрьме, то, значит, троцкисты и бухаринцы в свою очередь видели там детей и, безусловно, знали, что они обвинены в антигосударственном заговоре и в других преступлениях, караемых смертью. Ничего удивительного, что обвиняемые, представшие перед судом на третьем из московских процессов, готовы были любой ценой сохранить жизнь собственным детям и уберечь их от сталинского пыточного следствия.

Пусть никого не удивляет то обстоятельство, что Сталин решился вынести на открытый суд некоторые факты, порочащие его систему. Это была обычная для Сталина тактика: когда его преступления получали огласку, он спешил снять с себя всякую ответственность и переложить вину на своих чиновников, выводя их напоказ в открытых судебных процессах. Им тоже была дорога собственная жизнь, и на таких судах не прозвучало ни слова о том, что они совершали преступления, руководствуясь прямыми указаниями сверху.

На третьем московском процессе, начавшемся в Москве в марте 1938 года, в качестве главных обвиняемых фигурировали: Николай Бухарин, бывший глава Коминтерна, член ленинского Политбюро и один из крупнейших теоретиков партии; Алексей Рыков, тоже бывший член Политбюро и заместитель Ленина в Совете народных комиссаров, после ленинской смерти возглавивший советское правительство; Николай Крестинский, бывший секретарь ЦК партии и заместитель Ленина по организационным вопросам; Христиан Раковский, один из самых уважаемых старых членов партии, имеющий огромные заслуги перед революцией и назначенный, по указанию Ленина, руководителем советской Украины.

Николай Бухарин (задний ряд слева) и Сталин, который впоследствии его расстреляет

И вот рядом с этими прославленными деятелями партии на скамье подсудимых оказалась одиозная фигура, появление которой среди арестованных друзей и соратников Ленина было сенсацией мирового значения.

Речь идёт о бывшем руководителе НКВД Генрихе Ягоде. Тот самый Ягода, который полтора года назад, роковой августовской ночью 1936 года, стоял с Ежовым в подвале здания НКВД, наблюдая, как происходит расстрел Зиновьева, Каменева и других осуждённых на первом процессе. А теперь сам Ягода, по приказу Сталина, посажен на скамью подсудимых как участник того же самого заговора и один из ближайших сообщников Зиновьева, Каменева, Смирнова и других старых большевиков, которых он же пытал и казнил.

Более чудовищную нелепость трудно было себе представить. Казалось, что Сталин весь свой талант фальсификатора израсходовал на организацию первых двух процессов и его "творческое" воображение исчерпало себя…

Подлинное же объяснение того, что поверхностному наблюдателю могло казаться просто нелепостью, составляет один из главнейших секретов всех трёх московских процессов. Дело в том, что Сталин применил такой "идиотский" ход отнюдь не по недомыслию. Напротив, он был чрезвычайно проницателен и дьявольски ловок, когда дело касалось политических интриг. Просто он не смог избежать специфических трудностей, с какими сталкиваются все фальсификаторы, когда следы их подлогов становятся явными.

Итак, выдумав чудовищную нелепость, будто Ягода был сообщником Зиновьева и Каменева, Сталин полностью снимал с себя ответственность за некое давнее преступление, следы которого оказались недостаточно затёрты и вели прямо к нему, Сталину. Этим преступлением было всё то же убийство Кирова.

Я уже писал, что наутро после убийства Кирова Сталин, оставив все дела, прибыл в Ленинград – якобы для расследования обстоятельств убийства, а в действительности, чтобы проверить, соблюдены ли все необходимые предосторожности. Обнаружив, что в деле отчётливо проступает "рука НКВД", он сделал всё для того, чтобы замести следы этого участия. Он поспешил отдать приказ о расстреле убийцы Кирова и распорядился ликвидировать без суда всех, кто знал о роли НКВД в этом деле.

Однако напрасно Сталин думал, что тайна убийства Кирова так и останется навсегда тайной. Он явно просчитался, не придав значения, скажем, тому факту, что заместителей Кирова удивило таинственное исчезновение его охраны из злополучного коридора. Заместители Кирова знали также, что его убийца – Николаев – за две недели до того уже был задержан в Смольном, что при нём и тогда был заряженный револьвер, и тем не менее, спустя две недели ему снова выдали пропуск в Смольный.

Но наиболее подозрительным, что подтверждало слухи, будто Киров был "ликвидирован" самими властями, выглядел сталинский приказ Агранову и Миронову: очистить Ленинград от "кировцев". В ленинградское управление НКВД были вызваны сотни видных деятелей, составлявших основу кировского политического и хозяйственного аппарата. Каждому из них было предписано в течение недели покинуть Ленинград и переехать на новое место работы, которое было подобрано, как правило, в отдалённых районах Урала и Сибири.

Впервые в истории советского государства партийные чиновники получали новое назначение не от партии, а от НКВД. Срок, назначаемый для выезда, был столь кратким, что многие директора предприятий не успевали передать дела. Попытки опротестовать этот произвол или получить какие-то разъяснения наталкивались на стереотипный отвит: "Вы слишком засиделись в Ленинграде". В течение лета 1935 года таким образом было выслано из Ленинграда около 3500 человек. Вся эта кампания очень напоминала чистку городских организаций от "зиновьевцев" несколькими годами ранее, после поражения зиновьевской оппозиции. Неудивительно, что в партийных кругах ходил слух о том, что Киров возглавил новую оппозицию, но её удалось уничтожить в зародыше.

Сотрудникам НКВД также было известно больше чем следовало, и, видимо, через них информация о том, что ленинградское управление НКВД приложило руку к убийству Кирова, просочилась в аппарат ЦК.

В тех кругах партийцев, которые ориентировались в обстановке, было известно, что Ягода – лишь номинальный руководитель НКВД, а подлинный хозяин этого ведомства – Сталин. Эти круги прекрасно понимали (или догадывались), что раз НКВД замешан в убийстве Кирова, значит, убийство совершено по указанию Сталина.

О том, что тайна убийства Кирова в общем-то перестала быть тайной, Сталин узнал с запозданием. Ягода, снабжавший его разнообразной информацией, в том числе и сводками различных слухов и настроений, боялся докладывать об этом. В ушах Ягоды всё ещё звучала бешеная сталинская реплика: "Мудак!", брошенная ему в Ленинграде. Видные члены ЦК, постепенно узнавшие тайну убийства Кирова, тоже не спешили сообщить об этом Сталину, поскольку этим они автоматически зачислили бы себя в категорию людей, знающих "слишком много".

В общем, когда всё это стало известно Сталину, было уже поздно думать о более тщательном сокрытии истины. Оставалось только одно; объявить открыто, что убийство Кирова было делом рук НКВД, и отнести всё на счёт Ягоды. А поскольку на первых двух московских процессах ответственность за это убийство была возложена на Зиновьева и Каменева, то теперь Ягода должен был стать их сообщником. Таким образом, извилистые увёртки, обычно сопровождающие любое мошенничество, заставили Сталина свести воедино две взаимоисключающие версии. Так родилась эта абсурдная легенда, будто Ягода, возглавлявший подготовку первого московского процесса, а затем казнивший Зиновьева и Каменева, в действительности был их сообщником.

Появление всемогущего начальника сталинской тайной полиции на скамье подсудимых произвело в стране фурор. Тем более что Сталин, по своему обычаю, навесил на него множество невероятных грехов. Оказывается, Ягода, в течение пятнадцати лет возглавлявший советскую контрразведку, сам являлся иностранным шпионом. Уже одно это звучало фантастически. Но сверх того, Ягода, известный всей стране как свирепый палач троцкистов, сам оказался троцкистом и доверенным агентом Троцкого.

Это Ягода опрыскивал стены ежовского кабинета ядом, чтобы умертвить Ежова. Это он набрал целую команду врачей, чтобы "залечить насмерть" тех, кого он не решался убить в открытую. При упоминании подобных приёмов в уме воскресали легенды об умерщвлении соперников ароматом ядовитых цветов и дымом отравленных свеч.

Однако народ не мог расценивать всё происходящее как всего лишь кошмарную легенду. Прозаические стенограммы судебных заседаний, сообщения о расстрелах обвиняемых придавали этим кошмарам пугающую реальность. Из всего происходящего люди могли сделать единственно важный для себя вывод: уж если всемогущего Ягоду так бесцеремонно бросили в тюрьму, то никто в СССР не может чувствовать себя в безопасности. Коль скоро сам создатель инквизиторской машины не смог выстоять под её давлением, то уж никакой смертный не должен надеяться на поблажку.

Если бы у Сталина не возникла насущная потребность обвинить Ягоду в убийстве Кирова, он, конечно, не посадил бы его на скамью подсудимых. Потерять Ягоду, отказаться от его бесценных услуг – было серьёзной жертвой для Сталина. За пятнадцать лет, что они проработали рука об руку, Ягода сделался чуть ли не "вторым я" Сталина. Никто так не понимал Сталина, как Ягода. Никто из приближённых не сделал для него так много. Никому Сталин не доверял в такой степени, как Ягоде.

Обладая сталинскими чертами – той же изворотливостью и подозрительностью – и почти сталинской виртуозностью в искусстве политической интриги, именно Ягода оплетал потенциальных соперников Сталина предательской паутиной и тщательно подбирал ему беспринципных, но надёжных помощников.

Когда Сталин начинал подозревать кого-то из наркомов или членов Политбюро, Ягода назначал в заместители подозреваемому одного из своих доверенных сотрудников. Так, помощник Ягоды Прокофьев поочередно занимал посты заместителя наркома тяжёлой промышленности и наркома госконтроля. Начальники управлений НКВД Благонравов и Кишкин были назначены помощниками Лазаря Кагановича, наркома путей сообщения. Помощники Ягоды Мессинг и Логановский были направлены заместителями к наркому внешней торговли, а заместитель Ягоды Трилиссер назначен помощником Пятницкого, который в то время руководил Коминтерном. Я мог бы назвать и многих других, подобранных Ягодой для укрепления диктаторской власти Сталина в государственном и партийном аппарате.

Ягода собирал для Сталина компрометирующую информацию, касающуюся высших руководителей государства. Когда в поведении такого руководителя начинали проявляться малейшие признаки независимости, Сталину достаточно было протянуть руку к досье, подобранному Ягодой. В таком досье наряду с серьёзными документами, например доказательствами былой принадлежности советского государственного деятеля к информаторам царской полиции, можно было встретить смехотворные донесения наподобие того, что жена этого деятеля колотит свою домработницу или что на Пасху она тайно ходила в церковь святить куличи. Самым распространенным прегрешением было такое: почти все сталинские соратники, заполняя партийные анкеты, приписывали себе дореволюционный партийный стаж, которого в действительности не имели.

В досье были отражены также скандалы, связанные с половой распущенностью "вождей". Мне довелось видеть донесение такого рода, относившееся к Куйбышеву, который занимал должность заместителя председателя Совнаркома. Как-то он "похитил" с банкета жену председателя правления Госбанка и скрывался в её обществе три дня подряд, так что пришлось отменить все заседания Совнаркома, назначенные на эти дни. Другое донесение относилось к 1932 году и было связано с похождениями члена Политбюро Рудзутака. На одном из приёмов тот усиленно угощал спиртным тринадцатилетнюю дочь второго секретаря Московского комитета партии и затем изнасиловал её. Ещё одно донесение, относящееся к тому же Рудзутаку: в 1927 году, прибыв в Париж, он пригласил группу сотрудников советского полпредства с жёнами пройтись по сомнительным заведениям и там раздавал проституткам чаевые крупными купюрами. Как правило, Сталин не использовал эти компрометирующие донесения, пока не считал необходимым специально призвать к порядку того или иного из своих сановников.

Ягоду можно было назвать глазами и ушами Сталина. В квартирах и на дачах членов Политбюро и наркомов он установил замаскированные микрофоны и всю информацию, полученную таким путём, докладывал Сталину. Сталин знал всю подноготную своих соратников, нередко был в курсе их самых сокровенных мыслей, неосторожно высказанных в разговоре с женой, сыном, братом или другом. Всё это ограждало сталинскую единоличную власть от всяких неожиданных сюрпризов.

Кстати, Сталин был чрезвычайно ревнив ко всем проявлениям дружбы среди своих приближённых, особенно членов Политбюро. Если двое или трое из них начинали встречаться в свободное время, Ягода должен был навострить уши и сделать Сталину соответствующий доклад. Ведь люди, связанные личной дружбой, склонны доверять друг другу. А это могло уже привести к возникновению группы или фракции, направленной, против Сталина. В подобных случаях он старался спровоцировать ссору, между новыми друзьями, а если они туго соображали, что от них требуется, то и разъединить их, переведя одного из них на работу вне Москвы или используя другие "организационные меры".

Услуги, которые Ягода оказывал Сталину, были серьёзны и многообразны. Но главная ценность Ягоды состояла в том, что он преследовал политических противников Сталина с беспримерной жестокостью, стёр с лица земли остатки оппозиции и старую ленинскую гвардию.

При всём том Ягода был единственным, кого, несмотря на его громадную власть, Сталин мог не опасаться как соперника. Он знал, что, если Ягода и надумает сколотить политическую фракцию, направленную против его, сталинского, руководства, партия за ним не пойдёт. Путь к соглашению со старой гвардией был для него навсегда закрыт трупами старых большевиков, расстрелянных им по приказу Сталина. Не мог Ягода сколотить и новую оппозицию из тех, кто окружал Сталина, – члены Политбюро и правительства ненавидели его лютой ненавистью.

Они не могли смириться с тем, что Сталин доверил Ягоде, человеку без революционного прошлого, столь широкую власть, что Ягода получил даже право вмешиваться в дела наркоматов, подчинённых им, старым революционерам. Ворошилов отважился на затяжную борьбу со спецотделами НКВД, созданными Ягодой во всех воинских частях и занимавшимися неустанной слежкой в армии. Каганович, нарком путей сообщения, был раздражён вмешательством Транспортного управления НКВД в его работу. Члены Политбюро, руководившие промышленностью и торговлей, были уязвлены тем, что Экономическое управление НКВД регулярно вскрывало скандальные случаи коррупции, растрат и хищений на их предприятиях.

В подчинённых им ведомствах Ягода держал тысячи тайных информаторов, с помощью которых он в любой момент мог наскрести множество неприятных фактов, дискредитирующих их работу. Всеобщая неприязнь к Ягоде объяснялась ещё и тем, что все эти крупные шишки из сталинской свиты чувствовали себя постоянно, как под стеклянным колпаком, и не могли сделать шагу без "личной охраны", приставленной к ним всё тем же Ягодой.

Всё это как раз очень устраивало Сталина: он знал, что Ягода никогда не вступит ни в какой сговор с членами политбюро, а если среди членов ЦК и возникнет нелегальная группировка, для Ягоды и мощного аппарата НКВД не составит труда справиться с ней. Диктатору, вечно опасающемуся потерять власть, было крайне важно иметь такого начальника службы безопасности и личной охраны, на которого можно положиться.

В общем Сталин и Ягода нуждались друг в друге. Это был союз, в котором не находилось места третьему партнеру. Их связывали жуткие тайны, преступления и ненависть, испытываемая народом к тому и другому. Ягода был верным сторожевым псом Сталина: охраняя его власть, он защищал и собственное благополучие.

В 1930 году один из заместителей Ягоды – Трилиссер, старый член партии, отбывший десять лет на царской каторге, по собственной инициативе предпринял исследование биографии своего начальника. Автобиография Ягоды, написанная по требованию Оргбюро ЦК, оказалась лживой. Ягода писал, что он вступил в партию большевиков в 1907 году, в 1911 году был отправлен царским правительством в ссылку и в дальнейшем принимал активное участие в Октябрьской революции. Почти всё это было неправдой. На самом деле Ягода примкнул к партии только летом 1917 года, а до того не имел с большевиками ничего общего. Трилиссер отправился к Сталину и продемонстрировал ему плоды своего труда. Однако это расследование имело неприятные последствия не для Ягоды, а для самого Трилиссера. Сталин его прогнал, а Ягода вскоре получил повышение в должности. Впрочем, было бы наивным думать, что Трилиссер действительно навлёк на себя сталинский гнев. Напротив, Сталин был рад получить информацию, компрометирующую Ягоду, притом такую, какую сам Ягода никогда не решился бы внести в своё досье. Сталин всегда предпочитал окружать себя не безупречно честными и независимыми революционерами, а людьми с тайными грехами, чтобы при случае можно было использовать их как инструмент шантажа.

Члены Политбюро ещё помнили то время, когда они решались открыто выступать против Ягоды. Они пытались тогда уговорить Сталина убрать Ягоду, а на столь важный пост назначить кого-либо из них. Мне, например, известно, что в 1932 году занять этот пост жаждал Каганович. Однако Сталин отказался уступить членам Политбюро такой мощный рычаг своей единоличной диктатуры. Он хотел пользоваться им в одиночку. НКВД должен был оставаться в его руках слепым орудием, которое в критическую минуту можно было бы обратить против любой части ЦК и Политбюро.

Настраивая Сталина против Ягоды, Каганович и некоторые другие члены Политбюро пытались внушить ему, что Ягода – это Фуше российской революции. Имелся в виду Жозеф Фуше, знаменитый министр полиции в эпоху Французской революции, который последовательно служил Революции, Директории, Наполеону, Людовику Восемнадцатому, не будучи лояльным ни к одному из этих режимов. Эта историческая параллель, по мнению Кагановича, должна была возбудить в Сталине нехорошие предчувствия и побудить его убрать Ягоду. Кстати, именно Каганович коварно присвоил Ягоде кличку "Фуше". В Москве как раз был опубликован перевод талантливой книги Стефана Цвейга, посвящённой французскому министру полиции; книга была замечена в Кремле и произвела впечатление на Сталина. Ягода знал, что Каганович прозвал его "Фуше", и был этим изрядно раздосадован. Он предпринимал немало попыток задобрить Кагановича и установить с ним дружеские отношения, но не преуспел в этом.

Припоминаю, каким забавным тщеславием дышала физиономия Ягоды всего за три-четыре месяца до его неожиданного смещения с поста наркома внутренних дел (он был назначен наркомом связи, а вскоре после этого арестован). Ягода не только не предвидел, что произойдет с ним в ближайшее время, напротив, он никогда не чувствовал себя так уверенно, как тогда, летом 1936 года. Ведь только что он оказал Сталину самую большую из всех услуг: подготовил суд над Зиновьевым и Каменевым и "подверстал" к ним других близких ленинских соратников.

В 1936 году карьера Ягоды достигла зенита. Весной он получил приравненное к маршальскому звание генерального комиссара государственной безопасности и новый военный мундир, придуманный специально для него. Сталин оказал Ягоде и вовсе небывалую честь: он пригласил его занять квартиру в Кремле. Это свидетельствует о том, что он ввёл Ягоду в тесный круг своих приближённых, к которому принадлежали только члены Политбюро.

На территории Кремля расположено несколько дворцов, соборов и административных зданий, однако квартир в современном понимании этого слова там почти нет. Сталин и другие члены Политбюро занимали там очень скромные по размерам квартиры, в которых до революции жила прислуга. На ночь все разъезжались по загородным резиденциям. Однако иметь квартиру в Кремле, пусть самую крохотную, сталинские сановники считали несравненно более престижным, чем жить в великолепном особняке за пределами кремлёвских стен.

Словно бы опасаясь, что Сталин возьмет своё приглашение назад, Ягода назавтра же перебрался в Кремль, впрочем, оставив за собой роскошный особняк, построенный специально для него в Милютинском переулке. Несмотря на то что стояли жаркие дни, Ягода приезжал отсюда в свою загородную резиденцию Озерки только раз в неделю. Очевидно, московская пыль и духота были ему больше по нраву, чем прохлада парка в Озерках. То, что Ягода стал обитателем Кремля, обсуждалось в высших сферах как большое политическое событие. Ни у кого не оставалось сомнений, что над Кремлем взошла новая звезда.

В кругу сотрудников НКВД рассказывали такую историю. Сталин был будто бы так доволен капитуляцией Зиновьева с Каменевым, что сказал Ягоде: "Сегодня вы заслужили место в Политбюро". Это означало, что на ближайшем съезде Ягода станет кандидатом в члены Политбюро.

Не знаю, как себя чувствовали в подобных ситуациях старые лисы Фуше или Макиавелли. Предвидели ли они грозу, которая сгущалась над их головами, чтобы смести их через немногие месяцы? Зато мне хорошо известно, что Ягода, встречавшийся со Сталиным каждый день, не мог прочесть в его глазах ничего такого, что давало бы основания для тревоги. Напротив, Ягоде казалось, что он как никогда близок к давней своей цели. Пока члены Политбюро смотрели на него сверху вниз и держались с ним отчужденно – теперь им придется потесниться и дать ему место рядом с собой как равному.

Ягода был так воодушевлён, что начал работать с энергией, необычной даже для него, стремясь ещё больше усовершенствовать аппарат НКВД и придать ему ещё больший внешний блеск. Он распорядился ускорить работы по сооружению канала Москва-Волга, надеясь, что канал, построенный силами заключённых под руководством НКВД, назовут его именем. Тут было нечто большее чем просто тщеславие: Ягода рассчитывал "сравняться" с Кагановичем, именем которого был назван московский метрополитен.

Легкомыслие, проявляемое Ягодой в эти месяцы, доходило до смешного. Он увлёкся переодеванием сотрудников НКВД в новую форму с золотыми и серебряными галунами и одновременно работал над уставом, регламентирующим, правила поведения и этикета энкаведистов. Только что введя в своём ведомстве новую форму, он не успокоился на этом и решил ввести суперформу для высших чинов НКВД: белый габардиновый китель с золотым шитьём, голубые брюки и лакированные ботинки. Поскольку лакированная кожа в СССР не изготовлялась, Ягода приказал выписать её из-за границы. Главным украшением этой суперформы должен был стать небольшой позолоченный кортик наподобие того, какой носили до революции офицеры военно-морского флота.

Ягода далее распорядился, чтобы смена энкаведистских караулов происходила на виду у публики, с помпой, под музыку, как это было принято в царской лейб-гвардии. Он интересовался уставами царских гвардейских полков и, подражая им, издал ряд совершенно дурацких приказов, относящихся к правилам поведения сотрудников и взаимоотношениям между подчинёнными и вышестоящими. Люди, ещё вчера находившиеся в товарищеских отношениях, теперь должны были вытягиваться друг перед другом, как механические солдатики. Щёлканье каблуками, лихое отдавание чести, лаконичные и почтительные ответы на вопросы вышестоящих – вот что отныне почиталось за обязательные признаки образцового чекиста и коммуниста.

Всё это было лишь началом целого ряда новшеств, вводимых в НКВД и, кстати, в Красной армии тоже. Цель была одна: дать понять трудящимся Советского Союза, что революция, со всеми её соблазнительными обещаниями, завершилась и что сталинский режим придавил страну так же основательно и прочно, как династия Романовых, продержавшаяся три столетия.

Нетрудно представить себе, что почувствовал Ягода, когда рука неверной судьбы низвергла его с вершины власти и втолкнула в одну из бесчисленных тюремных камер, где годами томились тысячи ни в чём не повинных людей. Охраняя власть диктатора и скрупулёзно следуя сталинской карательной политике, Ягода подписывал приговоры этим людям, даже не считая нужным взглянуть на них. Теперь ему самому было суждено проделать путь своих бесчисленных жертв.

Ягода был так потрясён арестом, что напоминал укрощённого зверя, который никак не может привыкнуть к клетке. Он безостановочно мерял шагами пол своей камеры, потерял способность спать и не мог есть. Когда же новому наркому внутренних дел Ежову донесли, что Ягода разговаривает сам с собой, тот встревожился и послал к нему врача.

Опасаясь, что Ягода потеряет рассудок и будет непригоден для судебного спектакля, Ежов попросил Слуцкого (который тогда ещё оставался начальником Иностранного управления НКВД) время от времени навещать Ягоду в его камере. Ягода обрадовался приходу Слуцкого. Тот обладал способностью имитировать любое человеческое чувство, но на этот раз он, похоже, действительно сочувствовал Ягоде и даже искренне пустил слезу, впрочем, не забывая фиксировать каждое слово арестованного, чтобы потом всё передать Ежову. Ягода, конечно, понимал, что Слуцкий пришёл не по собственной воле, но это, в сущности, ничего не меняло. Ягода мог быть уверен в одном: Слуцкий, сам опасавшийся за своё будущее, чувствовал бы себя гораздо счастливее, если бы начальником над ним был не Ежов, а по-прежнему он, Ягода. Лучше бы Слуцкому навещать здесь, в тюремной камере, Ежова…

Ягода не таился перед Слуцким. Он откровенно обрисовал ему своё безвыходное положение и горько пожаловался, что Ежов за несколько месяцев развалит такую чудесную машину НКВД, над созданием которой ему пришлось трудиться целых пятнадцать лет.

Во время одного из этих свиданий, как-то вечером, когда Слуцкий уже собирался уходить, Ягода сказал ему:

– Можешь написать в своём докладе Ежову, что я говорю: "Наверное, Бог всё-таки существует!"

– Что такое? – удивлённо переспросил Слуцкий, слегка растерявшись от бестактного упоминания о "докладе Ежову".

– Очень просто, – ответил Ягода то ли серьёзно, то ли в шутку. – От Сталина я не заслужил ничего, кроме благодарности за верную службу; от Бога я должен был заслужить самое суровое наказание за то, что тысячу раз нарушал его заповеди. Теперь погляди; где я нахожусь, и суди сам: есть Бог или нет…

Главная » Международное право » Бухаринский процесс. Процесс над Н.И