Иеромонах Макарий (Маркиш): Приключения и подвиги. Иеромонах Макарий (Маркиш): Приключения и подвиги Иеромонах макарий маркиш биография

Иеромонах Макарий (Маркиш)

Иеромонах Макарий (Маркиш), клирик Ивановской митрополии, настоятель храма в честь Иваново-Вознесенских святых, г. Иваново

Эмигрировав в Америку, будущий иеромонах Макарий (Маркиш) именно там, на чужбине, принял Православие, стал жить жизнью Церкви. Вернувшись в Россию 15 лет спустя, он сделал еще один судьбоносный выбор: принял монашеский постриг… Некогда успешный программист, сегодня он настоятель храма в провинциальном городке. Наш разговор с ним о том, как жизнь привела его в эту точку.

И сказал Господь Аврааму:

пойди из земли твоей,

от родства твоего и из дома отца твоего

и иди в землю, которую Я укажу тебе.

Быт. 12: 1

Я должен стать христианином

– Отец Макарий, мне известно, что вы приняли Православие и вошли в Русскую Православную Церковь, будучи уже эмигрантом в Соединенных Штатах Америки. Как так получилось?

– Дело в том, что я туда приехал уже с убеждением, что я должен стать христианином. Вот такая установка воли была.

– Почему нельзя было сделаться христианином, живя в России?

– Видите ли, в последние годы пребывания в России (мне было тогда 28–30 лет) сомнений в отношении базовых истин христианства у меня не было. И не потому, что я был в них уверен, а наоборот, в силу полного равнодушия к ним. Как если бы кто-то мне сказал сейчас: «Знаешь ли ты, что до Марса 360 миллионов километров?» Я бы ответил: «Допустим. И что? Какая мне разница?» У меня примерно такое же отношение было к религиозной сфере. А потом в силу неких событий личного характера вдруг до меня «доехало», что это касается меня лично! Я как будто внезапно понял, что должен сделать шаг к Церкви… Многое в нашей жизни бывает вдруг: начинается война, и человек вдруг решает, что ему надо идти в армию добровольцем; или юноша вдруг понимает, что должен жениться. В литературе и психологии это хорошо известные движения души, которые подталкивают нашу волю к каким-то действиям.

Это привело меня к решению: я должен стать христианином. И – совпало с получением разрешения на отъезд. Так что вот с такой мыслью я уехал.

–Люди обыкновенно к вере приходят либо через большое горе, либо, наоборот, через большую радость…

– Необязательно. Понимаете, это некое развитие души, а оно вообще идет скачками, и не только развитие духовное. Математик, конструктор или художник – они знают, что любое творческое дело состоит из неких озарений. Хотя озарение – слово не слишком подходящее, но суть в том, что это происходит в результате качественного скачка.

– То есть в России вы о христианстве практически ничего не знали?

– Да, мне приходилось осваивать самые очевидные для русского православного человека вещи. Я вам сейчас приведу пример. Кто-то из моих одноклассников рассказывал, как однажды в университете некий крупный профессор, читая лекцию, говорит: «Это совершенно очевидно». И вдруг один из студентов поднимает руку: «Простите, но мне это не очевидно. Объясните, пожалуйста». После чего лектор повернулся спиной к доске, пять минут думал, а потом все оставшееся время излагал доказательства того, что ему было очевидно с самого начала. Для студентов это было что-то новое, интересное, а для самого этого профессора – в порядке вещей. Но поди-ка изложи – это не так просто!

Так и я начал с азов. И это привело меня к новому взгляду на историю, на человека, на себя самого. Причем важным фактором было то, что я оставил Россию и начинал как будто с белого листа. Началась новая жизнь, и на этой новой белой странице появились какие-то письмена с участием Православной Церкви.

– Ваше мнение о России тогда изменилось?

– Безусловно. Еще до вхождения в Церковь мое первое знакомство с Православием уже позволило мне совершенно новыми глазами посмотреть на родину…

– А когда уезжали, какими глазами смотрели?..

– Я уезжал на волне настроения, возникшего еще в 1960-1970-х годах среди российских евреев, фоном которого была неприязнь, если не сказать ненависть, выезжающих к своей стране. С одной стороны, просто неприязнь оттого, что «все у нас плохо», с другой стороны, национальный вопрос: мы евреи, а они такие-сякие, нас не любят, нас гонят. И это все раскручивалось отчасти целенаправленно, отчасти естественным путем – просто из-за внутреннего озлобления людей.

– У вас как было? Уезжали – с ненавистью?

– Нечто среднее. Будучи молодым человеком, весьма непросвещенным, недалеким, я следовал за всеми. Как все – так и я. В Москве я жил с бабушкой и дедушкой и, пока они были живы, отодвигал вопрос об отъезде. Дедушка умер в 1976 году, бабушка – через два года после него, и меня уже ничего не держало. Моя мама настаивала на том, чтобы я ехал: ей виделись ожидающие меня там «молочные реки, кисельные берега». Ну и все, я поддался.

– Вы отдавали себе отчет, что уезжаете из России навсегда, или надеялись вернуться?

– Я думал, что обратного пути нет. Понимаете, сегодняшний русский путешественник или эмигрант сильно отличается от эмигранта 1980-х годов. Тогда, уезжая за границу на постоянное место жительства, люди ощущали, что их корни отрываются полностью. Это воспринималось как разрыв навсегда, жизненная травма: «со всем прежним покончим, все поломаем!» Я прекрасно помню это. Письма на родину еще можно было писать, общаться таким образом с матерью, братом. Все остальное – нет. Так что у нас было полное ощущение, что все, черта подведена, обратно пути нет.

Я уезжал осенью 1985 года с женой и двумя детьми. До 1967 года уехать из Советского Союза было все равно, что сейчас улететь на Луну – это существенная характеристика тоталитарного режима, который создавал закрытую среду, изоляцию. А так называемая Шестидневная война (война между Израилем, с одной стороны, и Египтом, Сирией, Иорданией, Ираком и Алжиром – с другой. Продолжалась с 5 по 10 июня 1967 года. – Примеч. ред.), в которой Израиль одержал победу, послужила катализатором еврейского национального духа – дорожка к эмиграции открылась и для российских евреев. Уезжали по официальной причине – «воссоединение семей». Получали приглашение из Израиля, подавали заявление о том, что хотят воссоединиться с каким-то липовым дядей, семиюродной тетей, и их потихонечку выпускали. А дальше – кто-то ехал в Израиль, кто-то в Соединенные Штаты Америки, кто куда. Для Америки этот процесс был очень выгоден как инструмент подрыва здешней структуры: людей выманивали из-за «железного занавеса» – из Советского Союза и из других соцстран, – они получали статус политических беженцев со всеми материальными привилегиями, и тем самым создавался сильный противовес тому, что происходило здесь.

План по принятию христианства

– С чего вы начали свой путь к Церкви в Америке?

– Прошел примерно год с моего приезда в Соединенные Штаты, и осенью 1986 года я, так сказать, стал реализовывать свой план по принятию христианства, ничего практически не зная о нем.

– Но начали с Православия? Ведь можно было бы пойти к протестантам, к католикам – традиционным для Америки конфессиям…

– Помню, я раз-другой зашел в римо-католическую церковь. Но все-таки понимал, что это должно быть Православие… Однажды специально поехал в приход Американской Православной Церкви в Сейлеме (Массачусетс), познакомился со священником, он мне дал какие-то материалы, сказал: «Познакомьтесь, почитайте и приезжайте, мы вас крестим». Но что-то вынуждало меня притормаживать… Я стал выдумывать поводы, чтобы дать задний ход. Такой известный каждому психологический трюк: собираясь идти в баню, начинаешь думать: «Нет, мне не до того, мне надо сейчас подмести пол»; только собрался пол подмести, думаешь: «Нет, надо душ сначала принять». Я понял, что в этом храме служат по новому стилю, и стал думать: «Что же, будут у меня праздники в один день, а в России – в другой? Так неправильно. Может быть, все это мне вовсе не нужно?»

Короче говоря, в результате этих рассуждений я вернулся в Бостон, в русскую Богоявленскую церковь. Решил посмотреть, сопоставить. И там я уже получил некий прямой импульс, то есть это было уже не мое движение, а воздействие на меня. Как говорится, когда человек делает шаг навстречу Богу, Бог делает шаг навстречу человеку. Я ждал священника и, стоя рядом с большой иконой новомучеников (в Русской Православной Зарубежной Церкви новомученики были прославлены еще в 1981 году), начал ее рассматривать от нечего делать. Стоял и смотрел, смотрел на нее. Первым делом мне бросилась в глаза белоснежная церковь на заднем плане, над головами стоящих людей. А сбоку была изображена та же церковь, но разрушаемая. И вдруг в моем сознании «включилось» все, что я к тому времени знал о сталинизме, о большевистских гонениях на Церковь, о массовых репрессиях – я же читал «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, слышал бабушкины рассказы о взорванном храме Христа Спасителя… Во мне это как-то заработало, знаете, вошло как штепсель в розетку. Все стало ясно! И когда пришел священник, протоиерей Роман Лукьянов, я ему просто сказал: «Батюшка, я к вам пришел, чтобы вы меня крестили». Не то чтобы у меня сомнения отпали – я сомнений и не высказывал, – просто по-другому стал себя вести. Это произошло в 1986 году, а крестил меня отец Роман только в январе 1987 года, после четырех месяцев катехизации.

– Кстати, приходская жизнь Американской Церкви отличается от того, что есть у нас в России?

– Да, отличается, и, как правило, в лучшую сторону. С одной стороны, там более значим национальный фактор: для русских и для других людей, которые ассоциируют себя с русской культурой, православный приход в Америке – это не только дверь на Небо, но и связь с Отечеством. Они туда приходят как в свой мир, который они построили, на содержание которого они жертвуют; там встречаются друг с другом, сплачиваются вокруг этого земного центра с его небесной составляющей, понимаете? Церковный приход занимает значительное место в их земной жизни. А у русских, которые живут в России, гораздо больше возможностей найти другие центры притяжения, общения. Это раз.

Второй фактор связан с американским укладом гражданской жизни: у них принято участвовать в общих делах, в благотворительности, жертвовать свое время и деньги. И эта социальная устремленность к общему делу реализуется в приходе. Это характерно для Соединенных Штатов. И, конечно, надо просто учесть уровень материального благополучия.

– Эмигранты очень часто теряют национальную идентичность, забывают язык. У прихожан Русской Церкви как-то иначе?

– Я был знаком со многими приезжающими, так как мы вместе с приятелем в течение десяти или одиннадцати лет вели благотворительный клуб для эмигрантов, давали компьютерные уроки, в частности. И я видел характерную черту: проходит год-два, и они теряют русский язык. Начинают говорить на каком-то безобразном жаргоне, перемежая русские слова с английскими, теряя грамматику, теряя произношение. У людей личностно более крепких, более успешных социально этот процесс шел медленнее. А у тех, кого я встречал в Церкви – у русских эмигрантов прошлых времен (а в Бостоне тогда еще можно было встретить тех, кто уходил из Крыма вместе с Врангелем) – такого и вовсе не происходило. Вспоминается один интересный случай. Хорошо известно, что маленькие дети, куда бы они ни приезжали, очень быстро осваивают местный язык. И вот я прекрасно помню, как в церкви ко мне навстречу идет какой-то ребеночек, лет семи-восьми. Я его приветствую по-английски, а он со мной вежливо здоровается по-русски.

– Зная, что вы русский?

– Зная, что церковь – русская.

Чувствую, что начинаю прощать.

– Отец Макарий, ведь вы могли остаться простым прихожанином бостонской церкви, а вы пошли дальше, в семинарию. Это был какой-то следующий шаг, «скачок»?

– Да, семинарию можно считать следующим шагом. И я его сделал после потери семьи. Семейная моя жизнь в те годы шла, скорее, под откос. Дело кончилось разводом в 1991 году. Дети были еще маленькие: сыну 13 лет, а дочери девять. Все это было очень болезненно, мучительно и трагично. Я сопротивлялся этому, как мог, делал то, что мне казалось необходимым, но противоположная сила победила. Было тяжело до предела, и в нашем приходе все это видели. Я помню, как наш дьякон, отец Джордж Лардас (сейчас он протоиерей в Стрэтфорде, в Коннектикуте, грек по происхождению и русский по каноническому подчинению, очень хороший священник) мне говорил по-русски с таким характерным акцентом: «Вы должны простить. Ну, вы их простите!». Я отвечал тогда ему с сердцем: «Я простил, уже всех-всех простил!» Это было в 1991 году. Прошло 20 лет, я уже был давно монах, священник, и вот в один из дней я совершал Литургию, и вдруг, стоя перед Престолом, почувствовал, что – я начинаю прощать. Только тогда почувствовал, через 20 лет, можете себе представить? Вот так вот.

– То есть до этого прощения не было?

– Тогда я говорил, что простил. И не обманывал. Но эта глубина. Понимаете, развод – это же не просто отмена брака: вот он был, и вот одним росчерком пера нету его. Брак – это живой организм, и чтобы он перестал существовать, он должен быть убит…

Я был сам шокирован движениями души, возникшими 20 лет спустя. Они показали ту глубину травмы, которая имела место. Представьте, какому-то человеку нанесли глубокую рану. Кожа могла затянуться, а потом оказалось, что все это время там внутри было нагноение. И вдруг в какой-то момент этот гной стал выходить, хотя казалось, что все зажило…

Тогда, в 1991 году я остался один, стал думать, что делать дальше. И тут увидел объявление, что принимаются студенты на заочное отделение Свято-Троицкой духовной семинарии в Джорданвилле…

– Поступить, не имея базы, было сложно?

– Тогда были очень своеобразные вступительные экзамены. При поступлении проводилось «штурмовое» собеседование, в результате которого некоторую часть дисциплин первых семестров просто засчитали. Например, так: «Вот вам предложение, разберите по составу. Подлежащее, сказуемое, дополнение. Разобрали? Так, хорошо: русский язык – сдан. Ну, английский вы знаете. Что еще? Петь умеете?» – «Нет, петь не умею, у меня слуха нет». – «А, значит, будете сдавать. Так, русская история. Царь Петр, царь Иван. Знаете. Хорошо. Всемирная история: Юлий Цезарь – знаете, когда жил, чем известен? Все, доставайте зачетку». Таким образом я примерно три семестра в течение получаса «перекрыл».

Условия для заочников были прекрасные! Например, сессии как таковой не существовало. Был учебный план и некоторые требования: сколько экзаменов в год, в каком темпе человек должен сдавать. Я беру книжку и занимаюсь, когда и сколько могу. Потом звоню: «Здравствуйте, говорит такой-то студент заочного отделения, хочу приехать тогда-то и сдать такой-то экзамен». – «Пожалуйста». Приезжаю, плачу за экзамен (плата очень умеренная), сдаю. Через пару недель получаю письмо, там написано: «Ваша оценка такая-то» – и выписка из экзаменационной ведомости. Так я учился пять лет, в 1999 году получил диплом бакалавра богословия.

– Вы поступали с намерением стать священником?

– В американской парадигме, в том взгляде на православное образование и православную судьбу никого из семинаристов не заставляли сразу жестко самоопределяться. Человек учится – и хорошо! Хочет узнать о своей вере? Да ради Бога! А будет ли он после священником или нет – это отдельный вопрос и зависит не от него. Вот в России политика прямо противоположная: хочешь стать священником – учись в семинарии. А если нет – где-нибудь еще.

Когда я поступал, во время собеседования никто мне не задал вопроса: «Вы хотите быть священником?» Я не могу сказать, что такая возможность для меня исключалась, но тогда определенного волеизъявления с моей стороны не было. Есть известная книга святителя Иоанна Златоуста «Пять слов о священстве», где написано, что человек не должен сам добиваться чести священства.

– И к концу этих пяти лет ваше отношение к этому вопросу стало более определенным?

– Нет, практически до момента рукоположения я не знал, что буду священником.

– О монашестве – тоже не задумывались?

– Во время учебы в семинарии разговор о монашестве зашел один-единственный раз.

Это был день, когда я получал диплом в 1999 году, а вручал его владыка Лавр. После торжественной части и банкета владыка спрашивает: «Ну, когда к нам?» (он имел в виду – в монастырь: владыка Лавр был настоятелем Свято-Троицкого монастыря ). Я говорю: «Владыка, благословите». Он улыбнулся, задумался и говорит: «У тебя еще дочь маленькая». И на этом разговор был закончен.

В России такой вопрос передо мной ставили неоднократно. Я говорил: «Да, благословите». И вскоре после пострига мне сказали: «Будешь рукоположен в диакона». Все. «Благословите» – и я пошел!

– Это уже в России?

– Да, это же по возращении в Россию…

Сербия. Момент истины

– Отец Макарий, что заставило вас вернуться?

– Я понял, что надо возвращаться. Это было в 1999 году, а это, если вы помните, год войны в Сербии, когда мне стало очень-очень не по себе.

– Почему?

– Был даже конкретный эпизод, прямая «подсказка». Во время сербской войны мы каждую субботу проводили антивоенные пикеты, митинги. Я перезнакомился с кучей людей. Там было примерно поровну: половина – иностранцы, всякие националы: сами сербы, русские, греки, китайцы, кто угодно! А половина – свои, «местные» борцы за мир, американцы. Надо сказать, что от этих митингов у меня осталось самое теплое впечатление. И вот во время одного такого митинга ко мне подошел какой-то американец (а у нас были антиамериканские плакаты, обоснованно грубые, даже провокационные) и говорит: «Ну что, если правильно все, что у вас тут написано, то что же вас всех сюда несет, что вы к нам претесь-то?!» Примерно в таком духе. Его сразу оттащили свои же. И прошло минут пять-десять, смотрю – он идет назад с понурой головой, извиняться. И говорит: «Простите, я вас оскорбил, я вас обидел». Мы с ним друг другу пожали руки, а я про себя думаю: «А парень-то прав.»

Я восстановил российское гражданство и вернулся. Это был уже 2000 год.

– Так просто? И все оставили?

– А нечего было оставлять: недвижимости у меня не было, деньги я кое-какие заработал, затолкал их в подкладку пиджака, в подметки ботинок.

– Вполне по-советски!

– Ну да. Привез и отдал маме. Здесь у меня был брат, его жена, племянники уже родились. Я к ним приехал, две недели погостил, погулял по Москве, но в столице оставаться было слишком тяжело: давил груз прожитых тут лет. Благо, было куда поехать – я направился в Иваново.

– Да так и остались там?

– Да. В Иваново, в Свято-Введенском монастыре, я принял постриг в 2002 году. Помню, что нас было 12 человек – тех, кого собирались постригать – восемь женщин и четверо мужчин, мы стояли в одну шеренгу. Среди монахов тогда «долгожителями» считались те, кто по 10–12 лет провел на послушании в монастыре. Помимо меня (я пробыл послушником полтора года) «краткожителем» был еще один человек постарше возрастом, который всего месяца три жил в монастыре.

– Задумавшись о монашеском пути, человек может поехать в Оптину пустынь, в Троице-Сергиеву Лавру, на Валаам… Вы этого не сделали…

– Не сделал. Мало того, то, что вы говорите – это правильно. Мирянам, которые меня спрашивают: «Батюшка, я хочу в монастырь, мне надоело жить в миру – что делать?» – я говорю буквально то, что вы. Только Оптину не называю, направляю ближе к дому, рекомендую: «Поезжайте в монастырь, поживите месяц, потом поживите в другом, познакомьтесь, узнайте, каково будет». И это в нормальных условиях, я думаю, правильный путь. Что касается меня, я этого не сделал. Был ли я прав или нет – после драки кулаками не машут. Может быть, поступи я иначе, моя жизнь сложилась бы по-другому. Но в том пути, который я прошел, я не вижу ничего такого, о чем следовало бы пожалеть.

Как-то одна сестра в монастыре мне сказала: «Ты счастливый. Ты не был очарован, тебе не пришлось разочаровываться». Я согласился. Действительно, я не был очарован – мне не пришлось разочаровываться. А у многих сестер было множество ожиданий, мечтаний – им пришлось разочароваться, и они до сих пор никак не придут в норму. Но другому этот опыт не передашь. Благослови, Господи, моего духовного отца Романа, который дал мне прощальный совет, когда мы с ним прощались в Америке: «Смотрите, не ищите святости в людях. Святость – в Церкви. Святость в ее Главе – Христе. В людях не ищите, люди все разные». Я с этим заветом приехал, мне было очень легко.

Мужское и женское монашество

– Как вы все-таки решились? Выбор монашеского пути – дело серьезное, мягко говоря…

– Ну, в 48 лет – что тут серьезного! Все уже самоочевидно. Да, у меня была семья, потом – раз, и семьи нет. Что дальше? Может быть, второй брак, снова семья? Нет, что-то не то, «не вытанцовывается». В 1991 году я был разведен, прошло девять лет, а второго брака – ну нет и нет. Раз нет второго брака, значит, должно быть монашество.

Я рассуждал чисто логически: буду монахом, раз не получилось быть мужем.

Когда я делился с отцом Романом своими соображениями о монашестве, о возвращении в Россию, он сказал: «Не рвитесь, не спешите, живите себе, посмотрите, как дела пойдут, молитесь: „Укажи мне, Господи, мой путь“ – потихонечку все и выяснится». Так и получилось.

– Я помню, вы писали где-то, что есть монашеский путь, есть путь семейный, а положение срединное – неустойчиво… Вы уже тогда это понимали?

– Я бы сказал так: теперь, после 11 лет монашества у меня более позитивный взгляд на этот срединный путь, я его более ценю и более приветствую, чем тогда. Тогда мне казалось, что либо на одном стуле будешь сидеть, либо на другом. Сегодня я уже на этом не настаиваю. Если кто-то мне скажет: «Ну что мне делать, я жениться не могу и в монахи не хочу?» Я отвечу: «Живи спокойно. Никто никуда не гонит».

Конечно, это соображение о неустойчивости остается, но оно, как я теперь понимаю, не является доминирующим. Если я себя отдал жене и детям – хорошо. Если я отдал себя Церкви в лице монашеской общины – тоже хорошо, я задействован. Это два устойчивых состояния. Но состояние неустойчивое, промежуточное тоже вполне возможно, хотя и имеет свои трудности.

– Что вам сейчас, после 11 лет в монастыре, кажется главным в монашестве?

– Тут очень простой ответ, который не всем очевиден, но я абсолютно убежден, что он справедлив и универсален. Речь идет о разнице между мужским и женским монашеством. Мужское монашество в современных условиях Русской Православной Церкви – это шаг к священству. А священнический долг, священнические обязанности перекрывают все обычаи монашеской жизни.

Вы знаете, раньше я ощущал здесь некое противоречие – года два-три после рукоположения я чувствовал себя сидящим на двух стульях. С одной стороны, как монах я должен стремиться к монашескому образу жизни, избегать лишних контактов, искать уединения, усиливать молитву и так далее. С другой – как священник должен совершенно противоположное: не только исполнять непосредственные пастырские обязанности, например исповедь, но еще и вести издательскую работу, участвовать в книжных ярмарках, общаться со средствами массовой информации.

Однажды я пришел к владыке Амвросию (Щурову) , который меня рукополагал, и задал ему вопрос об этом. Мне запомнилось, что он мне даже договорить не дал – понял, о чем речь, прервал меня и сказал: «Ты священник, ты принес обет, ты служишь святой Церкви и людям, отбрось все сомнения и делай то, что велит твой священнический долг. Выбрось эти мысли из головы». То есть священство перекрывает монашество, как козырный туз перекрывает козырного короля. И это действительно так, он на сто процентов прав. Мое монашеское послушание состоит в несении священнического долга.

– Это при том, что стать монахом вы решили сами, а священником стали, потому что вас благословили на это…

– Становясь монахом, я сознательно отдал свою волю Церкви.

– А если случается конфликт воли Церкви и личной воли? Монах должен быть к этому готов?

– Да. Он должен быть к этому готов, как солдат, и не воспринимать это как конфликт. Только для солдата это служба, а для монаха – дело жизни, он душу свою отдает этому. Исключение, когда речь идет о явно греховном деле, о чем-то, что противоречит церковному уставу или евангельским принципам. Тут, конечно, монах не может прикрываться послушанием…

Что касается принятия сана, здесь для меня не было никакого конфликта, не было никаких причин не только этому сопротивляться, но даже ставить это под вопрос. Понимаете, у меня очень небольшой опыт жизни монаха, не рукоположенного в священный сан. Первый год в монастыре, когда я еще и подрясника-то не носил, каждое утро я был в храме – на полунощнице, монашеском правиле, на Литургии. И вечер – в храме. Стою, молюсь, слушаю службы. И так – каждый день. И, можно сказать, что богослужение для меня – любимое послушание. Это то, что священнику необходимо как воздух. Да и монаху, наверное, тоже. Сегодня, будучи настоятелем, я уже существенно меньше времени провожу за богослужением. Иногда кто-то из священников мне говорит: «О, отец, ты дважды в неделю служишь?! Да, как хорошо! У меня вот только один раз получается.»

– Власть, положение начальника – опасны для монаха?

– Властолюбие – это самое страшное, что есть, хуже сребролюбия, это настоящая ловушка. Опасно опьянение властью, причем властью такой, какой нет ни в армии, ни на производстве, ни в предпринимательстве, ни даже в семье. Это страшная власть, она действительно отравляет. Мы видим людей, которые были хорошими священниками, но потом за счет властолюбия превратились в монстров. Есть люди, которые должны быть извержены из сана, по идее, за те беды, которые они натворили.

Об этом говорил покойный патриарх Алексий II: властолюбие и фарисейство одних соединяется с человекоугодием и раболепием других. Получается, это у них общий грех.

– Что нужно мирскому человеку, чтобы не впасть в такое раболепие?

– Если человек будет любить Христа, если он будет христианином, если он будет рабом Божиим, значит, ничьим больше рабом не будет. Не надо позволять делать из себя «половую тряпку». И если кто-то пытается это делать, надо помнить, что мы – свободные люди.

Венчание и постриг: разница

– С принятием сана отношение окружающих к вам как-то поменялось?

– С тех пор как 11 лет назад меня постригли в монашество, я на людях не показываюсь без подрясника. И люди на меня смотрят по-другому, я это ощущаю. Это в известном смысле защита, как ни странно. Могу вам привести пример, чисто психологический. У нас в Иваново есть река Уводь, и по вечерам там собираются «веселые компании». Иду я мимо как-то вечером. Смотрю: группа молодежи, шумят, буянят, ссорятся. И я прямо через них пошел, насквозь можно сказать. Я это сделал, не задумываясь, совершенно инстинктивно… Потом прошел еще метров двести и думаю: «Вот интересно: я сейчас человек немолодой, физической силы у меня уже не слишком много. Когда я был молодой и сильный, гораздо более бодрый, я бы перепугался, увидев такую группу, подумал бы, как их лучше обойти. А сейчас – прямо на них пошел!». О чем это говорит? О какой-то психологической стабилизации.

– Считается, что монашество – удел очень немногих людей, какая-то закрытая каста…

– Я думаю, что это ошибочный стереотип. Кроме того, он просто устарел. Он базируется на реалиях XIX века, когда духовенство было сословием, и монашество было социальной группой, границы которой определялись полицейскими правилами. Сегодняшний монах может взять свой паспорт, сказать: «Вы мне надоели, извините» – и уйти. Пусть его совесть будет нечиста и он будет в конфликте с Церковью – печально, – но такие случаи бывают. И послушник в любой момент может уйти. В отличие от брака, кстати сказать. Когда человек собирается вступить в брак, он еще ничего про брак не знает, он не должен иметь интимных отношений со своей будущей женой или мужем. А как нас повенчали – все, я уже муж, она уже жена, и брачная жизнь начинается. В монашестве совершенно противоположная картина: я, например, еще не монах, еще десять лет не буду им, а уже живу полностью монашеской жизнью. Образ жизни послушника, простого или рясофорного, практически ничем не отличается от образа жизни монаха.

– Тогда что послушнику дает постриг?

– Постриг – это обет. Я становлюсь монахом – я приношу обет Господу: вот я узнал, что это такое, теперь я таким буду. А что касается меня, у меня не было терзаний или сомнений, потому что я более-менее знал, что такое монашество – из книг или из жизни. Ну и, прямо скажем, условия жизни во Введенском монастыре были достаточно благоприятны. Внешне, по крайне мере. Например, за все годы моей монашеской жизни буквально всего несколько недель или, может быть, месяц-полтора в общей сложности мне приходилось делить с кем-то келью. И я думал: «Какой же я счастливый, как ужасно было бы, если пришлось бы с кем-то жить в келье». В то же время я иногда обращал внимание: «Кто-то из братии заботится, какие брюки носить, какие ботинки, что на обед дают – ну что за суета! Совершенно не монашеское, даже не христианское дело об этом беспокоиться. Что дают – то и ешь, что дают – то и носи». А потом поймал себя на мысли: «Интересно, я вот так свысока смотрю на еду и на одежду, а самого меня очень сильно задевает перспектива жить рядом с каким бы то ни было человеком. Другой на моем месте сказал бы: „Ну что за привереда, совершенно избалованный человек! Обязательно ему надо, чтобы он жил один!“. Выходит, это тоже форма личной слабости. И мне с моей личной слабостью Господь так вот „потрафил“.

– А насколько важно для монаха его окружение, среда?

– Можно сказать, что это главное. Как в браке главное, на ком ты женился, за кого ты вышла замуж, так в монашестве главное – среди кого ты находишься, твоя община. Настоятель в монастыре – непоследний человек в этом деле. Может, и первый. Но я уверен, что для женского монашества игуменья более важна, чем в мужском монашестве – игумен, настоятель. Потому что отношения между монахиней и игуменьей – это отношения дочери и матери. Они, конечно, более интимные и тесные, чем отношения между сыном и отцом, ну и вообще в силу мужской природы. А более всего в силу того, что я говорил о священстве: монах, принимая священный сан, делается по преимуществу священником, пастырем, его монашество на второй план отходит.

– Разве в монашестве следование за Христом не главное?

– Следование за Христом важно для любого христианина. В этом нет ничего специфически монашеского. И это – очень важно…

– Отец Макарий, можно ли сказать, что следование за Господом складывается из наших постоянных, активных усилий, поиска Его воли? Человек же не может просто плыть по течению и считать, что это воля Божья и следование за Господом?

– Не может. Вот вы говорите: «плыть по течению». Это звучит несколько одиозно. На самом же деле, если я правильно «плыву по течению», выбираю правильную траекторию, получается нормальная жизнь.

Когда я вспоминаю весь мой путь, от первых шагов на Американском континенте в 1985 году и до сегодняшнего дня, я вижу некую логику. И решения, которые я принимал, были подсказаны мне внешними обстоятельствами. Это как в спортивном ориентировании: человек находит какие-то указатели и движется по ним. Он идет сам, но указатели-то он получает. На моем пути не было ни одного указателя, который оказался бы ложным или двусмысленным. Хотя, разумеется, я совершал ошибки, даже мой погибший брак – это памятник моей слабости. Но Господь милостив, Он дает возможность даже человеку, потерпевшему поражение, все равно двигаться дальше…

Как разобраться в тонкостях и сложностях православного богослужения? Даже тому, кто уже много лет приходит в храм на службы, многое остается непонятным, не говоря уже о новоначальных. Новая книга иеромонаха Макария (Маркиша) кратко, живым языком излагает...

• 4 апреля 2018, 13:48

Жанр: ,

Доверительные, живые беседы, раскрывающие смысл и содержание Таинства Крещения, подготовят к Таинству тех, кто решил принять Святое Крещение, собирается окрестить ребенка или же стать крестным. Краткий и глубокий разговор о вечном звучит современно, ведь...

• 21 апреля 2014, 00:12

Жанр: ,

Брошюра известного публициста иеромонаха Макария (Маркиша), автора книг «Вопросы жизни», «Уроки любви», «Псевдоправославие», не просто рассказывает о венчании, она в острой и увлекательной форме, свойственной автору, вместе с читателем ищет ответы на вопросы: с чего начинается и почему заканчивается любовь, как сохранить глубокие чувства на всю жизнь, почему люди «не сходятся характерами», бывает ли у человека вторая «половинка», как закладываются основы супружества и др. В брошюре снимаются маски со многих предрассудков и заблуждений, даются советы, которые заставляют искать и думать.

Она может стать хорошим пособием для тех, кто хочет соединить свои жизни, кто готовится к венчанию, кто столкнулся с трудностями в семейной жизни, а также для их родных и...

• 18 января 2014, 00:27

Жанр: ,

В своей новой книге священник, известный публицист, преподаватель Иваново-Вознесенской духовной семинарии иеромонах Макарий (Маркиш) отвечает на вопросы, которые никого не оставят равнодушными. Что в отношениях между мужчиной и женщиной свято, а что, напротив, греховно? Как обрести любовь? Как создать счастливую семью? Как сохранить супружеский союз? Как воспитать детей такими, чтобы они смогли выстоять в наше нелегкое время и стать верной опорой родителям в старости? На эти и многие другие важные вопросы отец Макарий отвечает, опираясь не только на житейский опыт и научные данные, но и на непреложные христианские истины.

• 18 января 2014, 00:26

Жанр: ,

Известный священник, публицист иеромонах Макарий (Маркиш) из Ивановского Свято-Введенского монастыря отвечает на вопросы прихожан обстоятельно, в яркой публицистической форме. Как соблюдать пост, чтобы не «допоститься до могилы»? Как работать над собой? Как относиться к рок-музыке? Как часто ходить в храм? Что такое политкорректность – вирус, убивающий мысль и свободное слово? Это лишь немногие из «горячих» тем, которые освещает в предлагаемой читателям книге иеромонах Макарий.

• 18 января 2014, 00:26

Жанр: ,

Известный священник и публицист иеромонах Макарий (Маркиш) преподает в Иваново-Вознесенской Духовной семинарии, участвует в различных форумах, круглых столах, интернет-семинарах и конференциях, чтобы помочь людям найти ответы на важные вопросы духовной жизни, православного просвещения и православной культуры. Отец Макарий помогает преодолеть «бессознательность», суеверия, невежество в вере, диктат «злых старушек – римских мам», которых можно встретить в храме. Эта книга – передача живого опыта общения священника с людьми в простой форме вопросов и ответов, это православная миссия, участие в которой – обязанность каждого христианина, тем более священника.

• 18 января 2014, 00:07

Жанр: ,

Доверительные и живые беседы, раскрывающие смысл и содержание Таинства крещения, – это необходимая подготовка для каждого, кто решил принять святое крещение или собирается крестить своих детей, а также для восприемников, то есть крестных родителей. Несомненное достоинство этих бесед – их краткость и глубина, а также то, что это разговор о вечном именно с нами, людьми XXI века.

Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз 1. Мы делаем вид, что прекрасно помним: IX VIII-VI Греческая VI архаика Квадратное капиальное 0 Рустика III Греческий IV Латинский унциал унциал 476 Варварские почерка VIII IX Каролингский минускул Глаголица XI-XII XII Ранняя готика … Кириллический нач. XIII Текстура устав XIII Ротунда Бастарда кон. XIV Фрактура Полуустав XV Гуманистическое письмо 2. Гуманистическое письмо Гуманисты в своем отказе от средневе- Термин «гуманисти- ковой готики решили, основываясь на ческое письмо» ввели кодексах IX-XI в., содержащих произ- палеографы в XIX ве- ведения античных авторов, возродить ке, сами создатели на- античное письмо, однако в действи- зывали его античным тельности дали «второе дыхание» ка- книжным письмом. ролингскому минускулу. Однако все же осталось небольшое готическое наследс тво:  тесное расположение символов,  точка или штрих над i,  удлинения вертикали t (ср. каролингское τ),  готические лигатуры st, et, круглое s на конце слова,  и др. 1 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз Одним из первых гуманистов, который открыто высказывался против готики, был Франческо Петрарка (1304-1374). Готиче- ская ротунда не вызы- вала у него ощущения Чем еще известен «варварства» или «без- Петрарка? На ка- образия» (а это харак- ких языках писал терно для последующих Петрарка? каллиграфов), он про- тестовал против сложности этого шри ф- та, его нерациональности, трудности его начертания и чтения. Развития гуманистического письма длилось почти столетие: увеличивалось расстояние между строками, буквы «от- клеивались» друг от друга. Почти одновременно с появление гуманистического минускула, появилась гуманистическая ско- ропись (italic), которым гуманисты писали друг другу письма, глоссы на книгах, стихотворения и пр. Он характеризуется слитным написанием слов, наклоном вправо, длинные вынос- ные элементы. Вскоре гуманистическое письмо начало распространятся. Никкол Никколли (1364-1437) собрал большую библиотеку древних рукописей и открыл школу каллиграфии. Появились знаменитые каллиграфы. Богатые люди покупали себе укра- шенные кодексы. Гуманистическое письмо проникает в канце- лярии (в том числе, в папскую). Появляются научные трактаты о шрифте (Альбрехт Дюрер). 2 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз Гуманистический минускул XV в. 3 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз Франческо Моро 4 1560-1570 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз 3. Книгопечатание Иоганн Генсфляйш цур Ладен цум Гутенберг (1397/1400- 1468) был ювелиром и изобрел печат- ный станок предположительно между 1440-1445. Он отлил из металла выпук- лые зеркальное отражения букв, кото- рые можно было передвигать. Набрав из таких букв страницу прессом делал- ся оттиск на бумаге. Реализация идеи Гутенберга оставалась лишь вопросом денег. латинскую грамматику Элия Доната, несколько папских индульген- ций и, две Библии: 36-строчную и 42-строчную. В 1491 году мастер-золотошвей Швайпольт Фиоль (…-1525/6) в Кракове выпустил книги, напечатанные кириллицей, «Осмо- гласник»/«Октоих» (1491), «Часосолов» (1491), «Триодь пост- ную» (1492-93) и «Триодь цветную». Книги напечатаны круп- ным уставом, на многих страницах строки не имеют разделе- ния на слова. В 1493-1495 годах иеромонах Макарий из Валахии в Румынии выпустил три книги, напечатанные кириллицей, – «Октоих» (1495), «Псалтырь» (1495) и «Молитвенник» (1496). Издания напечатаны Уставом XIII-XIV вв., с заставками и инициалами. Так как эти книги напечатали сербским вариантом старосла- вянского языка, эти книги называют сербу ля. Франциск Лукич Скорина (1485-1551), родом из белорусского города Полоцка, поселился в Праге и основал там типогра- фию. В 1517-1519 годах Скорина печатал Библию в собственном переводе на церковнославянский язык. Это значительное из- дание с особым шрифтом, окончания глав набраны в форме треугольника, текст украшен гравированными инициалами. В 1525 году он выпустил «Апостол» и «Малую подорожную кни- гу». 5 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз 6 42-строничная Библия Гутенберга, первая страница Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз 13 лист «Октоиха» Фиоля 7 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз Страница Служебника Макария из Валахии, (1508) 8 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз Первая типография в Москве возникла в 1553 году. Так как на- печатанные в этой типографии книги не имели выходных дан- ных, ее принято называть анонимной типографией. Сохра- нилось семь изданий анонимной типогрфии: «Евангелие» (1555), «Псалтырь» (1555), «Триодь постная» (1556), «Евангелие» (1564), «Псалтырь» (1564), «Триодь цветная» (1564). В наборе использовался полуустав. Иван Фёдоров (1510-1583) был дьяконом в одной из кремлев- ских церквей. Известно, что он работал в анонимной типогра- фии. В 1564 году он вместе с Петром Мстиславцовым напечатал «Апостол» (полуустав). Потом «Евангелие учительное» (1569), «Псалтырь» (1570), «Львовский апостол» (1574), «Букварь сла- вянского языка» (1574), «Острожская библия» (1581) На странице приведены кириллические стилизации историче- ских типов латинского письма, которые я взял из книги А. И. Кудрявцева «Шрифт. История. Теория. Практика» Подпишите, пожалуйста, какой тип имеется в виду в каждом конкретном случае. 9 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз Библия Руска Ф. Л. Скорины (1519) 10 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз Московское "анонимное" Евангелие, на- чало Еванге- лия от Марка лист 89. 11 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз «Букварь» (1574) И. Федорова 12

На днях какой-то прихожанин, лет пяти-шести, спросил меня после службы:

– Батюшка, в Церкви бывают приключения и подвиги?

И настолько серьезно был задан этот вопрос, что я, не задумываясь, ответил ему в тон:

– Ты глаголеши, юноша! Без подвигов и самой Церкви бы не было, да и без приключений тоже не проживешь.

Я вырос безрелигиозной среде, безразличной к небесной вертикали. Полагали, очевидно, что вера – «личное дело каждого», нечто вроде цвета носков или фасона галстука… Но к тридцати годам сознательной жизни – как будто бы спокойной и благополучной (помнится, я изумлялся полной безмятежности своего бытия по сравнению с двумя предшествующими поколениями) – мне стало ясно, что это вовсе не так. А вот как оно должно быть – об этом я понятия не имел и иметь не мог. Но неумолимо поворачивались стрелки часов истории, открывая мне время моих приключений и значение чужих подвигов.

В 1986 году (27 сентября) пришлось на субботу. В ту субботу я отправился в городок Сэйлем, на север от Бостона, намереваясь просить тамошнего священника, чтобы он меня крестил. Почему именно туда, именно к нему – сейчас уж и не помню: многое в те дни происходило как будто случайно. Священник принял меня очень приветливо, дал мне ворох брошюр о Православии, и велел позвонить «когда я буду окончательно готов». Я поздравил его с праздником; он сказал, что у них Воздвижение отмечалось две недели назад. Я простился и поехал назад.

По дороге я остановился на берегу и взялся читать полученную литературу. Осенние волны без устали бились о скалы у ног, ранние сумерки стали сгущаться над океаном, а я все сидел и перебирал листки. Что-то меня в них беспокоило. Что именно, и почему?

«Правоту христианства» я признавал, но чисто теоретически – так же, как, скажем, расстояние от Земли до Юпитера или структурные формулы органической химии. Меня изолировал от Христа характерный для наших дней вопрос: «А мне-то какое дело? » К тому времени, когда я объявился в Сэйлеме, вопрос этот должен был бы уйти прочь – но вот, оказывается, не ушел, а по-прежнему мучил меня, как глубокий абсцесс. В результате, подсознательно, а может статься и сознательно, я искал повода дать задний ход на пути в Церковь.

Я вспомнил про разницу календаря, про . Как так, у меня здесь будет праздник в один день, а в России – в другой? И если раньше, когда я покидал Россию, – как я думал, безвозвратно – я б и не задумался об этом, то год жизни в Америке и знакомство с русской эмиграцией – в Бостоне еще живы были те, кто уходил из Крыма с Врангелем – заронили мне в душу первые семена любви к моей покинутой родине. Пока это не выяснится, думал я, можно ли считать себя «окончательно готовым»?… Я помнил, что где-то в Розлиндэйле есть русская церковь: дай-ка, думаю, поеду туда, может быть там мне дадут консультацию по календарному вопросу?

Было уже совсем поздно, когда я добрался до Богоявленской церкви. Всенощная кончилась; когда я вошел, прихожане пели «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко…» Я спросил священника; мне велели подождать (вероятно, еще продолжалась исповедь). Я стал справа у стены, и от нечего делать принялся разглядывать большую икону, метра полтора в высоту, с виду совершенно новую, освещенную пламенем догоравших свечей на двух подсвечниках.

Православный взгляд тотчас опознал бы на иконе русских мучеников и исповедников большевицкой эпохи – но у меня не было православного взгляда. И первое, что бросилось мне в глаза, была белоснежная церковь над головами стоящих людей; а сбоку, на особой картинке было показано, как эту церковь уничтожают. И сразу же на память пришли бабушкины рассказы о взорванном некогда храме Христа-Спасителя: в детстве я воспринимал их наряду с Иван-Царевичем или Золотым Петушком…. А дальше, на других боковых картинках, обнаружилась галерея знакомых сюжетов, словно сошедших со страниц «Архипелага ГУЛаг» – всех тех, что занимали мое сознание последние годы и привели меня к бегству из СССР.

Впереди, перед незнакомой мне тогда толпой – епископов, священников, монахов, мирян, женщин, детей – стоял Царь. Узнал я его, конечно, сразу, но сначала не обратил внимания, не смотрел на него. А он смотрел на меня. Смотрел спокойным, грустным взглядом, ничего не втолковывая, не навязывая. Я досконально знал, что произошло с ним, с его женой, сыном и дочерьми летней ночью восемнадцатого года, но никогда в жизни об этом не задумывался, не беспокоился. А тут вдруг, под его взглядом, впервые ощутил, что мне до него есть дело .

Так я и разглядывал икону, сперва рассеянно, потом все более сосредоточенно, минут пять, а может быть и десять, и ощущение мое крепло. В ушах стояла неповторимая мелодия «Кресту Твоему…», и – композиционный центр всей иконы, прежде не замеченный мной – все сильнее привлекал к себе внимание. Когда же из алтаря вышел священник, к моему собственному удивлению оказалось, что все мои хитрые «календарные вопросы» куда-то улетучились: я представился и спросил, когда меня могут крестить.

На мое оглашение – т.е. подготовку ко крещению – ушло почти четыре месяца. Крестили меня зимой, в канун Богоявления. Громоздкую купель, похожую на комод с ручками – сколько раз с тех пор я ее помогал носить из сарая в храм и обратно – установили в нескольких метрах от иконы, и опускаясь в воду я мог видеть крест, взорванный храм, глаза Царя и наклоненную голову Цесаревича.

В Россию я возвратился в сентябре 2000 года. Позади были годы работы, от ведущего инженера-программиста в математическом отделе до грузчика на перевалочной базе, преподавание доброго десятка различных дисциплин и заочная учеба в русской православной Семинарии. Было знакомство с Православием, русским и в то же время всемирным, в лице его смиренных, но ярких светил: лично – как с крестившим меня протоиереем Романом Лукьяновым (+2007), с нашим бостонским викарием епископом Митрофаном (Зноско, +2002), с иконописцем и художником архимандритом Киприаном (Пыжовым, +2001), с хранителем Монреальской мироточивой иконы мучеником Хозе Муньосом (+1997), – и косвенно, как со святителем Иоанном (Максимовичем, +1966, причислен к лику святых в 1994 г.), митрополитом Филаретом (Вознесенским, +1985), иеромонахом Серафимом (Роузом, +1982) – через ближайших друзей и последователей, через плоды их трудов и молитв.

…В разное время, в разных районах США, мне пришлось познакомиться с тремя священниками. Разного возраста, разного происхождения, разного темперамента, разных «юрисдикций», между собой они имели мало общего. Однако к своему удивлению я заметил, что когда речь заходила о чем-то очень важном, когда они говорили – пусть даже на разных языках – о Боге, о Церкви, о человеческой душе, между всеми тремя словно возникало некое родство: они становились похожи друг на друга, словно родные братья. Что за странность? Загадка разрешилась очень просто и вполне закономерно: все трое, на том или ином этапе своей жизни, были знакомы с владыкой Андреем (Рымаренко, +1978), архиепископом Роклэндским, который некогда, будучи еще молодым священником, проводил в последний земной путь преп. Нектария Оптинского, и чей дух он пронес по залитым кровью и слезами дорогам Второй Мировой войны и послевоенного беженства.

Позади был и горестный распад семьи – изгнание с полицией из собственного дома, расставание с женой и детьми, – и распад коммунизма в России, и распад самой России, и даже в известной мере распад Америки. Если в первый же вечер по прибытии в Бостон наш тамошний приятель вразумил нас со знанием дела: «Учтите, в целом это честная страна», – то пятнадцать лет спустя, в эпоху Клинтона, такое мог сказать лишь комик да умалишенный… На Пасху 99-го года началась агрессия против Сербии, которая расставила все точки над «i». В те дни мне как раз пришлось ехать в командировку, и я помню то чувство едкого стыда, с которым я предъявлял в аэропортах американский паспорт.

Я написал в консульство, восстановил русское гражданство (точнее, получил его впервые: я был когда-то гражданином СССР), отдал домашнее барахло в «Армию Спасения», купил билет и два чемодана, сел в самолет – и вот я уже стою в тени храма Христа-Спасителя, высоко задрав голову, смотрю на золотые купола в осенней синеве, слушаю пение колоколов и, вспоминая бабушку, повторяю вполголоса слова Псалмопевца: «Благ еси Ты, Господи, и благостию Твоею научи мя оправданием Твоим».

Я не планировал оставаться в столице: слишком тяжек был груз прожитых здесь некогда лет. Сегодня я гораздо спокойнее смотрю на Москву, а тогда, помню, с каким облегчением уехал я после двух недель в провинциальное Иваново. Там я поселился в Свято-Введенском монастыре, сначала в качестве гостя, потом послушника, через год – монаха и диакона, и еще через полтора года – священника.

Мой отец, С.П. Маркиш, некогда выдающийся русский переводчик и литератор, трагическая жертва советской эпохи, жил за границей и не был в России тридцать лет. Последние годы мы были с ним в очень теплых отношениях. Я спрашивал его многократно, почему он не хочет навестить родину, но никогда не получал ответа по существу. Один раз только он бросил мне резко: «Как ты не понимаешь, я же обещал!» – «Кому??» – изумился я. – «Самому себе!» – и на этом вопрос был закрыт.

Однако он живо интересовался, даже волновался, стану ли я священником. Вероятно, это сломало бы какие-то жуткие преграды в его душе, он приехал бы на мое рукоположение, и всё переменилось бы в его жизни… Но он умер в Женеве при странных обстоятельствах в начале декабря 2003 года, видимо, в тот самый день, когда наш архиерей принял решение возвести меня в сан священника.

Как ни странно, первое время в монастыре было для меня поистине самым монашеским. Позже, став священником, я начал быстро врастать в окружающую жизнь – монастыря, епархии, города, всей нашей обновленной страны. Сегодня, бывает, за день я встречаю больше людей, участвую в большем количестве дел, чем прежде за полгода… А тогда ни я никого не знал, ни меня никто не знал, существовали для меня только келья, храм и работа – компьютер. С ним я начал дружить еще в юности, когда поступил учиться в МИИТ, и с благодарностью сохраняю эту дружбу до нынешнего дня. Именно компьютер, в конце 80-ых годов, через нарождавшийся тогда Интернет, ввел меня в русло православной культуры.

…Что же такое православная культура? Сегодня, наверное, многим ясней, что не относится к православной культуре, вопреки всем потугам газетчиков и телеведущих: меланж из «народных обычаев», суеверий, предрассудков и побасенок, столь же бескультурных, сколь и неправославных, бессвязных обрывков церковного календаря и бесчисленных указаний, как, чем, и в какой последовательности набить себе пузо…

Православная культура – это культура Креста. Крест – это жертва любви, это подвиг. Православная культура – культура подвига. Без подвига нет христианства, нет и православной культуры.

Фото Анны Ольшанской

Новые Российские мученики, принявшие в ХХ веке подвиг веры, за границей были причислены к лику святых в 1981 году, незадолго до моего приезда в Бостон (а в России – в 2000 г., за месяц до моего возвращения). Неслучайно моя «христианская молодость» прошла под знаком этого подвига: Православие – дело вовсе не «личное», а самое общественное, вера не «во что-то», а «в Кого-то», в Того, кто из любви к нам отдал Себя на смерть, и христианская вера – это подвиг ответной любви. Православная культура – это арена деятельной любви к людям.

Отчасти поэтому, а отчасти под воздействием технических средств Интернета, моя работа на информационной ниве с самого начала носила дискуссионный, «интерактивный» характер. Всевозможные форумы, «круглые столы», Интернет-семинары и конференции, диспуты и обсуждения с полным основанием представляются мне магистральным направлением в публицистике и журналистике. Памятен обмен мнениями между участниками одной дискуссии, которые отвечали на вопрос о том, что каждый их них хочет от своих собеседников. Один написал:

– Мы просим православных не беспокоить нас острыми вопросами церковного, нравственного и общественного характера, которые нас разделяют. Зачем это нужно? Это так неприятно…

Православный же, независимо и одновременно с ним, откликнулся приблизительно так:

– Мы просим наших оппонентов как можно чаще обращаться к нам с острыми вопросами, которые нас разделяют. Душа человека ищет Христа, требует истины, и мы обязаны помогать друг другу в поиске.

Что причиняет сегодня человеку, на Руси и повсюду, наихудшие страдания? Не голод и не телесные болезни. Хуже всего мы страдаем от неведения Христа, от невежества , глубокого и закоренелого, от неспособности отбросить заблуждения и ложь, найти или получить ответ на сотни жизненно важных вопросов. Отсюда равнодушие, уныние, тупое бесчувствие, тупая злоба и тупое упрямство; отсюда распад семьи, общества, нации, утрата сопротивления к чуждым, враждебным воздействиям; отсюда алкоголизм, разврат, магия, преступность, азартные игры, наркотики, гибель… Человек ждет помощи от Бога, Бог посылает помощь через людей.

Аналитическое обозрение «Радонеж» почти с первых выпусков стало публиковать мои работы и продолжает регулярно печатать их до сего дня; расходятся они и по многим другим изданиям – как журналы «Фома» и «Русский Дом» в Москве, «Одигитрия» на Украине, «Orthodox Life» в США, – и по Интернету. А после возвращения на родину меня пригласили на радио «Радонеж», программы которого через эфир и тот же Интернет достигают самых отдаленных уголков планеты. И здесь мой любимый жанр – открытый разговор. Уже несколько лет я веду страницу Ивановского Свято-Введенского монастыря в Интернете: главный, постоянно обновляемый раздел – «Вопросы и ответы». Подготовил к печати несколько книг: основное содержание – беседы со священником. Последнее время пришлось подключиться и к местному радиовещанию: название программы – «Неспешные разговоры»…

Если мы верно определили православную культуру, то публицистика должна нас вести вглубь гражданского общества, от обсуждения вопросов и задач к их решению. И действительно, я оказался в правлении двух общественных групп: Комитета Защиты семьи, детства и нравственности «Колыбель» и Христианской Ассоциации молодежи и семьи. Их цели вполне определяются названиями; подробности каждый может найти в Интернете, а я только добавлю, что за последние годы частота абортов в Ивановской области снизилась почти вдвое.

Особенно существенным, и важным лично для меня, было участие в работе Всемирного Русского Народного Собора. Собор – постоянно действующую общественную организацию – можно назвать голосом совести русского народа; но совесть наша требует внешнего стимула и направления. Таким стимулом стала принятая весной 2006 года Декларация о правах и достоинстве человека, в которой тема «прав человека» впервые поставлена с головы на ноги: ценность личности абсолютна и неизменна, права относительны и переменчивы. Разработка этого документа в Рабочей группе под руководством Митрополита Кирилла (Гундяева) послужила мне бесценным опытом.

…Но может ли священник отделить православную культуру от своего основного и повседневного дела – от самой Церкви, от святых Таинств Евхаристии и покаяния, от проповеди с амвона, от бесед с верующими? – Ведь именно на исповеди привычный диалог становится напряженной общей молитвой, и к нам двоим невидимо, но явственно присоединяется Христос, дающий исцеление страдающей душе.

Как-то у нас в монастыре была служба в честь архиепископа Августина (Беляева) погибшего за Христа в 1937 году: одно время он занимал архиерейскую кафедру в Иванове. Иконы его у нас еще не было, и на аналой положили общую икону Российских Новомучеников ХХ века. Когда я подошел к аналою для поклона, оказалось, что это репродукция с нашей бостонской иконы: я заметил знакомый крест, спокойный взгляд печальных глаз, высокий белый храм и наклоненную детскую голову.

Наша Земля – шар; православная культура, как земная поверхность, не знает границ.

Божий хлеб

«В блокаду мы жили в Ленинграде. Я была тогда еще маленькой, но помню, что кроме бомбежек и цепенящего холода был сильный голод, потому что мне всегда хотелось есть.
Бабушка моя, жалеючи, гладила меня по головке и все приговаривала: «Ты, деточка, если будет трудно, помолись Боженьке, и Он даст все, что тебе нужно. Главное — верь и молись». И я стала молиться о хлебушке. Я представляла его пушистым, белым, с коричнево-золотистой корочкой. Я даже чувствовала его сладостный запах. Помолившись, я побежала на кухню посмотреть, не появился ли желанный каравай. Хлеба не было. Я чуть не расплакалась, но потом вспомнила, как бабушка говорила, что молиться надо усердно, со слезами.
Я снова стала молиться, делала земные поклоны и уж так просила, так просила, чтобы добрый Боженька послал нам хоть немного хлеба, но чтоб всем хватило.
Что произошло дальше, я запомнила на всю жизнь: дверь открылась, и вошел старичок, держа в руках огромный каравай хлеба. Ласково улыбаясь, он протянул мне хлеб, а я приняла это как должное. Ведь я так долго молилась, вот дедушка и принес мне хлеб. Встав на цыпочки,
я положила каравай на столешницу и оглянулась. Добрый дедушка исчез!.. Что же это такое? Только что был — и вдруг нету. Пока я раздумывала о странном старичке, пришла мама с работы. Мамочке было тогда всего двадцать восемь лет, но воспитывала она нас очень строго. Увидев хлеб, мама спросила, где я его взяла.
— Боженька дал, — ответила я, не смущаясь.
— Как — Боженька дал? — удивилась мама.
— Он его Сам принес, — отвечаю.
— А какой Он, Боженька? — допытывается мама.
— Старенький и ласковый, — описываю я.
— Может быть, он похож на кого-нибудь из наших знакомых? Кто же может принести хлеб в такое трудное время, когда за этот каравай что угодно выменять можно?..
Прошло несколько лет. Я выросла.
Как и все, состояла в октябрятской и пионерской организациях. Потом, окончив институт, стала работать педагогом, а потому в храм в своем городе ходить не могла. Но однажды, приехав на родину, я зашла в церковь. Подошла поближе к алтарю и тут увидела образ Николая Угодника. Я сразу узнала его: это был тот самый старичок, который в блокаду принес каравай хлеба. От нахлынувших воспоминаний свершившегося много лет назад чуда из глаз моих градом полились слезы.
— Николай Угодник, — зашептала я дрожащими губами, — это был ты. Прости меня, что я так мало молилась тебе, что до сих пор не поблагодарила. Но теперь я тебя не оставлю.
С тех пор я, слава Богу, не забываю скорого помощника Николая Чудотворца: ставлю ему свечи, заказываю молебны. Потому что тот блокадный каравай стоит больше всех послевоенных яств. А если надо испросить кому-либо здоровья, или стряслась какая-то беда, или потеряю что-то, я всегда обращаюсь: «Николай Угодник, батюшка дорогой, помоги мне!» И помощь приходит.

Свидетельство о чуде

Лев Владимирович встретил нас с о. Василием у порога. Был он, несмотря на летнее время, в душегрейке и валенках: ноги его плохо слушаются после инсульта. Он провел нас к себе в небольшую комнату мимо приветливых домочадцев.
Всюду на стенах висели писанные маслом картины с изображением православных церквей. В углу на столике — старинная икона Божией Матери, а рядом — начатый портрет
о. Николая с острова Залит. «Это только подмалевок», — пояснил Лев Владимирович, заметив мой взгляд, устремленный на подрамник с холстиком. «Садитесь, будьте гостями», — пригласил хозяин и стал показывать альбомы с фотографиями. «Я уж несколько лет занимаюсь фотографией, собираю виды храмов в Петербурге
и по всей Ленинградской области. Фотографирую чаще всего в праздники, когда духовенства и народа бывает больше.
Люблю снимать крестные ходы. Делаю это для себя, а когда умру, детям и внукам останется. И эти церкви, что на стене висят, я сам писал.
А ведь совсем недавно я не любил все это».
Разговор у Льва Владимировича трудный, говорит он с болезненным заиканием, и каждое слово дается ему с трудом. Но мы терпеливо слушали, боясь пропустить хоть слово, — не часто приходится видеть человека, воскресшего из мертвых, и слышать его достоверное свидетельство чуда Божия. И вот теперь я дословно передаю вам диалог живого человека с Богом.

— Я — третий и младший сын известного художника Владимира Овчинникова, — так начал он свой рассказ. — Мой старший брат тоже художник, и отец хотел, чтобы я пошел по его стопам. Он говорил мне: «Ты, Левка, садись, пиши натюрморты и будешь художником, через шесть месяцев академию без диплома кончишь».
Но у меня в голове были улица, вино и девушки. Я пил, курил, блудил. Так прогорала жизнь, и до сорока лет я не был даже крещен. Дело
в том, что деда моего репрессировали в тридцатые годы, и мы после этого отошли от Церкви, боясь преследования. Теперь уж мне сорок пять лет, у меня жена, дочь. Недавно умер отец, и я решил было написать о нем книгу, стал собирать материал. Но однажды вечером, когда мы втроем в уютной домашней обстановке смотрели телевизор, меня поразила страшная болезнь. Инсульт. Я вдруг почувствовал, как боль от уха змейкой пронеслась в горло, и я замер, не в силах что-либо сказать или двинуть рукой. Только кошка почувствовала: что-то неладное творится со мной, подбежала, лизнула руку и стала мяукать возле хозяйки, извещая, что случилась беда. В тот же вечер меня на скорой увезли
в больницу и положили в небольшую одноместную палату с окном, выходящим на сквер. В рот и нос вставили трубки, через которые питался мой организм. Положение было критическим, надежды на выздоровление никакой: с таким диагнозом люди обычно умирают через несколько дней, а то и часов. Я уже чувствовал, как приближается ко мне ангел смерти. Тоскливое чувство подступило к сердцу: неужели
я должен вот-вот умереть? Страх и обреченность завладели душой. И в тот же миг пришла отчаянная мысль, дающая надежду на спасение: ведь есть Бог, Который помогает тому, кто Его просит. Пересилив плен гордой непокорности, я мысленно воззвал: «Иисусе Христе, Сыне Божий! Если Ты есть, дай мне познать Тебя. Исцели меня, и тогда я обязательно крещусь».
В эту минуту я увидел своего покойного отца, выходящего из стены. Он грозно посмотрел на меня и произнес: «Не смей писать обо мне».
Потом он улыбнулся, поклонился мне и, помахав рукой, ушел обратно в стену. И тотчас я увидел круг и в нем образ Матери Божией, потом еще и еще образа, и я как бы вошел в церковь. Горели лампады, на окне висел тюлевый занавес, сквозь который был виден образ нерукотворного Спаса. Я отчетливо увидел это изображение и услышал слова, обращенные ко мне: «Что ты Мне ставишь условие? Я ваш Бог, и Меня надо просить, а не ставить условия».
«Господи! — сказал я умоляюще. — Продли мою земную жизнь, ведь я еще молодой, и у меня маленькая дочь. И больному брату нужна моя помощь». «Я вас только призываю, — продолжал голос Божий, — а вы сами должны ко Мне идти. Крещеные все на виду у Меня, а некрещеные во тьме ходят, и они далеко от Меня. Ты будешь жить еще… лет на земле».
Сначала я помнил число, названное Господом, потом забыл. Видно, так было угодно Богу, а для моей души не полезно. «Господи, а кому
я могу это рассказать?» — «Тому, кто поверит», — сказал Господь. В этот миг я почувствовал, как Божественный перст коснулся моей груди и горла. Что-то сразу пришло в движение, и я ощутил себя совершенно здоровым. Моей радости не было конца. Я ущипнул себя, желая убедиться, что все это происходит не во сне
и что я вообще жив. Я был жив. Лежал на койке и ничего уже не видел, кроме чуда Божия.
Мне захотелось пить, я налил в стакан воды
и выпил. Все шло нормально. Зашла пожилая врач, стала готовить капли. Я попросил принести мне еще воды и сказал, что я сейчас исцелился. Врач в изумлении могла только промолвить: «За сорок лет моей работы здесь никто еще из этой палаты своими ногами не уходил». Мы вместе прославили Бога за Его великое чудо.
Уже через неделю меня выписали домой, но, как память о моей болезни, осталось легкое заикание. Все это произошло пять лет назад,
и тогда же я принял Таинство Крещения.
Теперь вот только ноги болят, наверное, бесы в отместку, что ушел от них, крутят мои вены
и жилы. А быть может, такое полуисцеление полезнее для очищения моей души.

Простой и искренний рассказ Алексея Ивановича породил в моей душе благоговейную благодарную молитву к Богу.

Видение Владимира

Живя в Печорах псковских в середине шестидесятых годов, я ежедневно ходил на службу в монастырь. Пел в братском хоре. Однажды, выходя из Михайловского собора,
я встретил молодого человека, который шел прямо мне навстречу. Невольно подумалось: «Не тот ли это человек, о котором накануне рассказывал псковский диакон Алексей?» И я спросил молодого человека: «Это вы — Владимир, который засыпал в армии и видел ад
и рай, блаженство праведников и мучения грешников?» — «Да, я, — ответил незнакомец, остановившись. — Я приду и расскажу тебе. Только у меня времени мало. Звали в один дом, но я успею». И мы пошли вместе с ним ко мне домой. Владимиру было двадцать восемь лет. Он рассказал следующую историю, которую
я передаю в сокращенном виде ввиду забвения некоторых подробностей.

— Я с детских лет сирота. Воспитывался одной монахиней-старицей, которая научила меня православной вере и сама была духовной подвижницей. После ее кончины я жил у родственников. Потом пошел служить в армию, где был поваром. Однажды мне приснилась моя покойная матушка и сказала: «Раб Божий Владимир, ты в Петров день надолго уснешь. Скажи своему командиру, чтобы с тобой ничего не делали и не хоронили». Проснувшись, я никому не сказал о своем сне, боясь насмешек.
На вторую ночь сон повторился, и я рассказал об этом своему другу. Тот посоветовал никуда не ходить и никому не говорить. «Иначе, — говорит, — тебя засмеют». На третью ночь матушка вновь явилась во сне Владимиру и строго сказала: «Если не скажешь, тебя закопают
в землю, и ты действительно умрешь».
Проснувшись, я тут же пошел к командиру
и все рассказал ему. Тот спокойно выслушал меня и отправил в медсанчасть на прием к врачу с запиской, которую тут же написал на листе бумаги: «Проверить психику и сообщить мне». Врач также меня терпеливо выслушал, задал несколько вопросов и велел идти обратно с ответом, который гласил: «Нервно-психическое возбуждение от увиденного сна. К несению службы годен». Я продолжал нести службу на кухне. Приближался православный праздник святых апостолов Петра и Павла. Тревога, волнение не покидали меня. Товарищи шутили надо мной. Но вот пришел этот день. С раннего утра до обеда я готовил пищу. Сам ничего не ел. Все ждал, что со мной будет, а со мной полдня ничего не было. В душу закрались сомнения: «Видно, это только сон». Проголодавшись, я решил поесть. Вдруг меня потянуло ко сну, и я тут же на досках лег. И вот что со мной случилось. Я встал, но уже в другом виде и свете,
а рядом со мной лежало мое почти бездыханное тело. Я удивленно смотрел на себя и видел, как сбежались солдаты.
— Умер Володя, умер, — шумели они.
Подошедшие командир и врач пытались быстро расстегнуть рубашку, чтобы сделать искусственное дыхание, но пуговицы почему-то не поддавались. Я пытался помочь им в этом, но мои руки не были властны над материальными предметами, и я понял бесполезность своих усилий и нелепость своего состояния.
Страх объял меня. Я видел, как безнадежно массировали мою грудь, как товарищи унесли мое тело в палату медсанчасти, и врач велел наблюдать за ним. В это время какая-то неведомая сила подняла меня от земли на небо. Кругом никого не было, но вот я увидел покойную свою матушку, которая, кланяясь, сказала мне: «Мир тебе, раб Божий Владимир». «Здравствуйте, матушка», — ответствовал
я по-мирскому.
— Ну вот, — продолжала она, — ты сомневался и пугался, и если бы не сказал командиру, тебя бы действительно схоронили. Мне велено показать тебе райские обители и темницы ада. Пойдем.
Мы шли, и мне открылась новая жизнь людей, некогда живших на земле. Я видел своих родных, знакомых и даже вождей, которых
я узнавал по земным портретам. В райских селениях было много света. Я видел девственников и брачных, отдельно монахов, но только
в разной славе. У одних был один венец на главе, у других два венца. И все они были довольны, радостны, славили Господа. Видел я там писателя Гоголя, книги которого читал в детстве.
Потом мне показали адские казематы, где задержанные на мытарствах грешники мучаются, истязаемые злыми духами до Страшного Суда Божия. Там я видел и своего покойного деда, торговца в мясной лавке. Он лежал, и от него шло зловоние и непрестанный стон от ударов по черепу. Черви грызли его внутренности, пахло тухлым мясом.
«Это за обвешивание и обман такая мука», — пояснила матушка. Видел я, как безбожников мучают лютые истязатели, бия их в темноте,
и они летают из стороны в сторону от этих ударов черных «боксеров», словно на ринге. Отчаяние и безнадежность были в их мрачных измученных лицах.
Слышал, как визжал раздираемый на части колдун, словно выли все взятые вместе паровозы, и видел, как бесы, подвесив его вниз головой, как со свиньи, сдирали с него железными зубьями кожу, строгали, и резали, и обжигали геенским пламенем. Видел, как блудников истязают немилосердные, бесстыдные духи злобы. С помощью большого колеса с острыми зубьями они разрывали промежности и злобно кричали средь неумолкаемых воплей и стонов грешников. Шли мы дальше, и я больше и больше ужасался открывающемуся мне на том свете. Вот большое темное мрачное озеро, кишащее живыми лягушками.
— Это не лягушки, — отвечая на мои мысли, сказала матушка, — а дети, убитые во чреве матерей. Они все здесь, у Бога ни одна душа не исчезает.
Кое-кто из этих жалких существ вдруг изменялся и радостно восклицал: «А моя мама покаялась!» И небесные силы уносили их
в светлую сторону. Я весь затрепетал, когда увидел самого многоглазого дракона — древнего змия, диавола, и его слугу антихриста. Толпы людей шли к нему в пасть со знаменами и плакатами, и он загребал их длинными лапами. Люди шли обезумевшие, опьяненные, что-то громко кричали и падали в огненное озеро, наполненное такими же несчастными. Сердце мое сжалось от страха и трепета, когда ко мне протянулись эти страшные лапы. Я чуть не упал, но матушка поддержала меня, и мы миновали эти страшные места. Много и других видов мучений было показано мне, но за неимением времени я рассказал тебе вкратце. Потом мы спустились на землю.
Шли уже пятые земные сутки моего небесного странствия, но я тогда не знал этого. На том свете другое течение времени. Была уже ночь,
и тело мое лежало в палате, покрытое белой простыней. Рядом дремала дежурная медсестра.
— Вот видишь, раб Божий Владимир, лежит твое бренное тело, а душа твоя стоит над ним, — сказала матушка. — Сейчас она должна войти
в него, потому что не время еще разлучаться. Войдешь в него, как и вышел, незаметно. Люди не верят, что есть у человека душа бессмертная, чуткая, святая, и за это неверие дадут ответ Богу, как и за все свои дела беззаконные. Рассказывай всем, что ты видел, чтобы люди веровали в Бога и загробную жизнь. Врач будет преследовать тебя, но ты не бойся и говори всю истину. Господь защитит тебя.
Внезапно я оказался в темном ледяном мешке. Постепенно земная жизнь возвращалась ко мне. Кровь вновь согревала мои члены. Я открыл глаза, пошевелил рукой и прошептал первое после пятидневного сна слово:
— Господи!
Медсестра тут же встрепенулась и побежала за врачом. Мне делали уколы, обкладывали грелками, дивились необычному случаю летаргического сна. А я рассказывал, что видел на том свете.
— Ничего ты не видел. Это болезненный бред, — сказал врач. — И не смей никому об этом рассказывать.
Но я говорил и говорю всем, кто меня слушает, хотя и не все верят.
Сначала меня перевели в другую воинскую часть, потом комиссовали, снабдили справкой
и отправили домой. Теперь я хожу и говорю людям о Боге, о душе, о загробной жизни, блаженстве праведников и мучениях грешников. Иногда при некоторых людях внутренний голос мне не велит говорить, и если я ослушиваюсь, то бываю наказан. Меня вызывают, ругают, угрожают и даже задерживают, но потом отпускают
с миром. Недавно мне через сон было опять извещение от матушки, что через год я должен умереть, и если я не приду сюда, значит, меня уже на земле нет.
Так закончил свой рассказ раб Божий Владимир. Накормил я его чем мог, хотелось дать ему и на дорогу, но он от всего отказался, и мы расстались навсегда.

Чудо праведного Иоанна Кронштадтского

В усыпальнице святого праведного Иоанна Кронштадтского так благодатно: благоговейная тишина, чистота и порядок, всегда много цветов, зажженных свечей, записочек на аналое и под иконой святого праведника. Люди приходят, прикладываются к иконе. Кое-кто читает про себя акафист дорогому батюшке, поет тропарь и кондак святому или сосредоточенно молится. Велика тайна человеческой души, которую знает только Бог да святые, такие, как праведный Иоанн. Дважды в день здесь свершаются молебны. Монахини раздают освященное масло от горящей на гробнице лампады.
Люди приезжают отовсюду: святого Иоанна Кронштадтского знает и любит весь мир. Однажды, два года назад, мартовским утром пришла в храм-усыпальницу женщина и, упав на колени у гробницы, проливая благодарные слезы, долго молилась, возсылая хвалу Богу и батюшке Иоанну за исцеление. Вот что она рассказала о себе.

Зовут ее Галина. Живут они с мужем в городишке Гуково под Ростовом-на-Дону, растят пятерых детей. Не так давно Галина тяжко заболела.
Обследование выявило тяжелые недуги — полиартрит, рассеянный склероз и межпозвонковую грыжу. Врачи предложили операцию, но Галина отказалась. Муж очень хотел, чтобы жена поправилась: он продал машину и приглашал разных целителей.
Но Галина только отмахивалась: «Не нужны они мне. Господь меня наказал, Господь и поможет». Она отказалась даже от уколов, и вскоре
у нее отнялись ноги. Полгода Галина была практически недвижима, даже умывалась лежа на койке. Муж, скрепя сердце, уходил на работу,
а ее оставлял одну в квартире, закрывая на ключ. Женщина совсем было отчаялась в своем выздоровлении, но продолжала молиться, уповая на волю Божию.
Однажды, когда Галина была дома одна, она
в смутной полудреме увидела, как к ней подошел старец-священник в черной епитрахили и с чашей в левой руке.
— Вставай, Галина, — произнес он. — Молись Богу.
«Откуда он знает мое имя?»- удивилась про себя Галина, а вслух спросила:
— Кто ты?
— Я Иоанн Кронштадтский, — ответил старец, взял ее за руку и помог сесть на кровати. Потом настойчиво повторил: — Вставай. Читай правило — 150 молитв «Богородице Дево, радуйся».
— Как же я буду читать? Со счета собьюсь.
— А ты читай по четкам, а после приезжай ко мне в монастырь.
— А куда? — спросила Галина.
— Найдешь, — ответил старец и скрылся.
Галина тут же встала, с удовольствием умылась, съела просфору и стала искать икону
с изображением старца. Такой не нашлось. А тут и муж вернулся с работы. Увидев исцелившуюся Галину, заплакал от счастья, упал на колени и, кладя поклоны, возблагодарил Господа.
Галина стояла рядышком и тоже молилась.
Спустя некоторое время она, заняв денег, поехала в Новгород: кто-то из соседей сказал ей, что мощи святого Иоанна Кронштадтского находятся там. Приехав, она зашла в церковь и, преклонив перед ракой колени, заплакала и стала вслух благодарить дорогого батюшку за чудесное исцеление. Тут к ней подошла монахиня. Галина и говорит:
— Ваш святой Иоанн Кронштадтский меня исцелил.
— Это мощи святого Варлаама Хутынского, — пояснила ей монахиня. — А мощи святого праведного Иоанна Кронштадтского находятся
в Петербурге в Иоанновском женском монастыре, что на Карповке.
— Вот и хорошо, — обрадовалась Галина. — У меня там дочка в университете учится. Поеду.
В дороге от простуды разболелся зуб, но после молебна в Иоанновском монастыре, когда Галина приложилась к святому Евангелию, боль бесследно прошла. Так Иоанн Кронштадтский дважды помог Галине.
…Еще Галина подробно рассказала о дочери, которую вымолила у Бога. Но, думается, и рассказанного уже достаточно, чтобы воздать хвалу Богу и дорогому батюшке Иоанну Кронштадтскому, который, исполняя волю Отца Небесного, приходит к нам на помощь.

Иеромонах Макарий (Маркиш)

«Психология нищего»

— Ты что же, теперь каждое воскресенье в церковь ходишь?
— Да, в общем-то… и накануне… и другие праздники есть… и по будням стараюсь…
— Вот это да! Со всей семьей? А вы поститесь? Или поститься теперь не нужно? Исповедуешься священнику? А старшего вы в православную школу отдали? Ты и в Ангелов, и в бесов веришь или только в Бога? А с женой вы ругаетесь? Курить ты, что, бросил? А вина тебе можно? Библию читаете? А жития святых?..
Друзья недаром обстреливали Сергея вопросами. Собравшись вместе впервые за несколько лет, они не могли узнать своего старого приятеля. Сергей С., как и многие другие, был крещен в детстве благодаря настойчивости «отсталой» бабушки, но пионерские годы его прошли в полной изоляции от Церкви. Позже, в девятом классе, когда душа, словно птенец, ломает тесную скорлупу детства и выходит в жизнь, что-то переменилось: пушкинская строка «Ум ищет Божества, а сердце не находит» засела у него в памяти. Как рассказывал Сергей, его особенно поразило, что поэт, написавший ее, был почти что его сверстником… В те годы в школах еще невозможно было говорить о Боге, но учительница скорее молчанием, чем словами, дала ему понять, что он подошел к рубежу какой-то глубокой и удивительной тайны. Сергей обзавелся Евангелием и стал время от времени заходить в храм — прислушивался, приглядывался. Прошло несколько лет; он узнал, как устроен круг богослужений, стал различать сюжеты икон, мелодии стихир и ирмосов, научился
к месту (а иногда и не к месту) украшать свою речь цитатами из Священного Писания. Окружающим все это очень нравилось. В стране наступило время перемен, и Сергею было приятно, что он «попадает в струю», но не более того. Учеба, работа, женитьба, ребенок — дел и забот хватало с избытком.
— Ты ведь давно религией интересовался, еще со школы, помнится. Но всегда был как все, свой парень…
— Я и сейчас не чужой.
— Не обижайся, не в том дело. Мы сколько лет с тобой друзья? Странно смотреть на тебя:
с виду ты как и был, а на самом деле что-то с тобой случилось. Событие, что ли, какое-нибудь редкостное? Или, может, чудо?
— Вся наша жизнь — чудо… — протянул Сергей, не замечая усмешки собеседника. — А событие, пожалуй, что и было, только не редкостное, а самое обычное: мы поспорили с Лилей о «психологии нищего». Помните Лилю?
— Еще бы… На первой парте сидела… Где она, кстати, кто-нибудь знает? Что-то ее не видно, не слышно…
— Были мы как-то у них в гостях: сидим, разговариваем о том о сем, все больше о делах. Муж у нее как раз стал серьезные деньги зарабатывать: купили, как водится, новую квартиру, мебель, всякую всячину… Да я и сам тогда на новую работу перешел, на жизнь хватало. Но тут я что-то сказал про магазин у нас на углу, где продукты попроще и подешевле, и Лиле это ужасно не понравилось. Она так через весь стол на меня посмотрела, будто я ей нахамил, и говорит: «Это что еще такое? По-моему, ты можешь себе позволить покупать продукты в дорогом магазине». Я удивился и говорю: «А зачем?» Тут ее прямо затрясло: «Стыдно, Сергей! У тебя психология нищего!» Я, помнится, растерялся тогда. Никогда особо об этом не задумывался, а тут такой напор… Может быть, я не прав? Может, и впрямь есть чего стыдиться? Может, надо смотреть на вещи по-другому? И жить по-другому?.. Я хотел ей сказать, что нет у меня никакой психологии нищего, что я такой же, как все, и в магазин за продуктами хожу просто так, куда придется, открыл было рот, запнулся и сказал почти бессознательно: «Блаженны нищие духом, яко тех есть Царствие Небесное». Как она смеялась! И про Царствие Небесное кое-что добавила, чего я повторять не стану. Но зато от обиды не осталось и следа. Расстались мы в тот вечер друзьями, как всегда, и она обещала: «Обязательно с тобой еще поговорим про нищих духом и все такое прочее. Я тебе все-все объясню, вот увидишь!» И мне, признаться, самому не терпелось узнать, что она мне такое скажет.
— Ну и что же она тебе сказала?
— Она ничего не сказала. Она умерла.
— Да ты что?!
— А вы разве не знали? Рак. Всего четыре месяца. Тогда в крематории я в первый раз сознательно осенил себя крестом — не для вида, не вслед за другими, а от страшной ясности ее последнего безмолвного аргумента в нашем споре… Она весело смеялась над Небесным Царством — и что же предлагала она взамен? То немногое, что от нее осталось, лежало передо мной в открытом гробу. «Что убо чаю и на что надеюсь?..» Если в моей психологии было хоть крохотное зернышко евангельского духа, то настало время растить из него дерево новой жизни — простите меня за такие возвышенные слова.
Все молчали под впечатлением печальной новости. Собеседник Сергея счел нужным продолжить дискуссию:
— Конечно, очень грустно… Я понимаю, что ее скоропостижная кончина толкнула тебя в религию. Но ведь это и есть необычайное событие: молодые здоровые женщины умирают совсем не часто.
— Не буду спорить. Обычных смертей, наверное, не бывает: любая смерть уникальна, как
и любая жизнь. Но с другой-то стороны, —
и Сергей обвел внимательным взглядом всех сидевших с нами за столом, — есть ли у нас в жизни что-нибудь более естественное, неизбежное и непоправимое, чем смерть?
Снова молчание. Слышно было, как дрожат, соприкасаясь, две хрустальные рюмки. Чей-то голос затянул «Во блаженном успении…» и тотчас осекся.

Сквозь метель

Что за удача, что за царская привилегия ехать на верхней полке! Словно жить в отдельной комнате: можешь сидеть себе внизу
у столика, читать, писать, пить чай, участвовать в дорожных разговорах, а нет — взлетаешь наверх под одеяло и будто затворяешь за собой невидимую дверь. Был — и исчез.
Именно так я и поступил, когда мои попутчики стали рыться в сумках и на столике среди прочих припасов появилась бутылка с бесцветной жидкостью. Попутчиков было двое — старший и младший. Младшего, впрочем,
я как следует не разглядел: он сидел внизу под моей полкой, и я только слышал его голос, хрипловатый и неровный, будто у подростка, хотя, судя по разговору, он только что отслужил в армии. Старший по-отечески заботился о нем, что-то рассказывал, разъяснял, накладывал на хлеб колбасу, а сверху — ломтики помидоров и внимательно следил за уровнем жидкости у него в стакане. Я стал смотреть в окно.
Окно не замерзло — еще одна удача. За окном, вблизи и вдали, на земле и в воздухе, был снег, и земное пространство непрерывно поворачивалось под рокот колес, теряя скорость вращения и видимость за снежною мглой по мере удаления от железнодорожных путей к горизонту. Только что было утро, а уже вроде бы сгущались сумерки.
Я не заметил, как внизу добавилось компании. Женщина сидела чуть в стороне от столика, развязав платок и расстегнув пальто: ясно было, что она отогревается, наслаждаясь вагонным теплом после долгого стояния на платформе. Последовало приглашение к жидкости и колбасе, и ее ответ вывел меня из грустного полусна:
— Нет, спасибо. Сегодня сочельник.
— Рождество? — уточнил старший.
— Рождество завтра. То есть сегодня вечером, с первой звездой. А пока сочельник.
— Понятно, понятно. И что же полагается есть на сочельник?
— Вообще-то ничего. — Женщина замялась. -Ну, кому как, не в этом дело. В Рождество кончается пост и начинаются праздничные дни — Святки…
Я посмотрел на нее внимательнее. Она была гораздо моложе, чем показалось вначале, по возрасту куда ближе младшему, чем старшему: темно-русая коса под платком, на щеках — яркий морозный румянец. На коленях у нее я разглядел знакомую книгу: «Служба на праздник Рождества Христова». Но тут младший тоже решил проявить свою способность к сознательному разговору:
— А пить что надо на Рождество?
— Что пить? — Голос женщины дрогнул горькой смешинкой. — Чай надо пить. Можно даже и кофе.
Молчание. Надо полагать, она решила сгладить свою резкость:
— Ну, прежде всего надо не пить и есть,
а молиться Богу, славить Рождество Спасителя. Если возможно, быть в церкви на праздничных службах…
Старшего, однако, всерьез задело. Голосом угрюмым, чтобы не сказать — грубым, он прервал ее:
— Молиться? А зачем? Какой смысл кому-то молиться? Выпрашивать что-то там такое? Надоело выпрашивать.
— А водку вам пить не надоело? — ответила та, не поднимая голоса. — Отчего люди пьянствуют? Только не обижайтесь, я не про вас говорю. Оттого, что душа стремится к небу, а небо закрыто, загорожено всяким барахлом. Вот они и травят себя, убивают в себе душу, будто нерв в больном зубе. А молитва воскрешает душу, возвращает смысл всей нашей жизни…
Тут младший засобирался выходить. Старший прощался с ним печально и как-то скованно, словно стеснялся своей попутчицы. Когда тот вышел на платформу, он проводил его глазами и тихо сказал ей:
— На сына моего похож.
— Потому вы его и спаиваете?
У молодости много замечательных черт, но чувство такта не в их числе. Мужчина сидел за столиком, подперев голову рукой, и смотрел
в окно. Поезд тронулся. Снова быстрее и быстрее полетели снежные хлопья в окне, снова пришел в движение заснеженный простор, уже еле различимый в серой мгле. Тогда он вдруг повернулся к женщине и сказал, продолжая прерванный разговор:
— Смысл нашей жизни… Какой там в ней смысл? Наша жизнь — это поезд. Вы понимате? Поезд… мчится сквозь метель. Мы сидим себе
в вагоне, знакомимся, выпиваем-закусываем, разговоры разговариваем, а тут — бац! — кому-то сходить. Был человек, и нет его. Только место пустое осталось. Вы понимаете или нет? — повторил он с нажимом.
— Понимаю, — ответила женщина совсем другим тоном, чем прежде, и на секунду запнулась. — А Бог?
— Бог? Бог там. — Мужчина стукнул пальцем по стеклу, за которым все плотнее колыхалась стена летящего снега: казалось, небо торопится высыпать весь свой груз к Рождеству. — Бог свое дело знает: сыплет снежок и все такое. А мы свое: сиди, не дури, не ерепенься, жди своей станции — и давай место другим. Что, скажете, не так?
— Допустим, так. — Она сидела, свесив голову, словно глядя в лежащую у нее на коленях книгу.
— Но куда-то ведь этот поезд везет нас? Пускай каждый сходит на своей станции… но с какой-то целью?
— Нет никакой цели. Одна тьма кругом, —
и он указал рукою в небо за окном, словно призывая его в свидетели. — Спрыгнул с подножки и пропал в снегу — только тебя и видели. Бог-то, конечно, в курсе, да от этого не легче.
— Бог, конечно, в курсе… — медленно и глухо повторила за ним женщина, — но Он вовсе не где-то там, невесть где, в другом измерении. Бог — с нами.
— Вы так думаете? — равнодушно спросил мужчина.
— Я это знаю. И вы ведь тоже знаете не хуже других: сердце-то у вас живое.
Он ничего не ответил. Она продолжала говорить, набирая темп и тембр:
— Бог стал Человеком. Он родился две тысячи лет назад в вифлеемском хлеву, семь километров на юг от Иерусалима, сел в этот самый поезд жизни. Его убили, но Он воскрес. Чтобы мы добрались до цели, сквозь метель — к весне, чтобы мы воскресли вместе с Ним, Он едет с нами в нашем поезде. В этом самом поезде.
Потом было долгое молчание: только стук колес и набегающий вой встречных составов. Мужчина сидел, откинувшись головой в угол, закрыв глаза. Женщина пересела на полку подо мной, и я уже не видел ее. За окном стемнело совершенно. Где-то далеко, за тучами, зажглись звезды, и я услышал, как она стала вполголоса читать по книге праздничную службу. Я хотел было к ней присоединиться, но что-то удерживало меня в неподвижности. Когда она дошла по первой паремии из книги Бытия: «В начале сотворил Господь небо и землю…» — мужчина открыл глаза.
— Я вам, наверное, мешаю? — полуутвердительно сказала женщина.
— Вы извините… — отозвался тот, — если можно, читайте погромче. И помедленнее.

Главная » Административное право » Иеромонах Макарий (Маркиш): Приключения и подвиги. Иеромонах Макарий (Маркиш): Приключения и подвиги Иеромонах макарий маркиш биография